Любить Человека: Кончиками пальцев…

Доброван Юлия

– Вы, быть может, удивитесь, но я тоже был ребёнком. И тоже мечтал о железной дороге.

Звонкий смех Грейс и мягкие раскаты баритона Кристофера кажутся мне идеальной мелодией. Праздничной. Счастливой.

Семейной.

Мастерская приняла Кристофера так, словно он всегда был её частью. Впрочем, скорее всего так и было… Высокий и стройный, он медленно ходил между мольбертами, с интересом разглядывая кисти и краски, мастихины и глины в мешочках и банках. А после застыл над

столом, где лежал один из моих набросков. Тот, на котором он был изображён со спины.

А я застыл у двери, любуясь этой самой спиной и человеком, которого так долго ждал и который, наконец, оказался здесь.

Сложно поверить, но да – он здесь. Совсем рядом и, кажется, готов ко всему, о чём бы я ни попросил…

– Люблю уединение, мистер Уокер. Даже одиночество, я бы сказал… В Лондоне не много мест, где можно почувствовать себя одиноким. Вот, к примеру, небольшие ивовые заросли на берегу Темзы вполне дают такую возможность, не правда ли?

– Да, – поспешно шепчу одними губами, даже не успев сообразить, к чему он ведёт.

– Я часто там бываю, если тому сопутствуют наличие свободного времени и погода. Там есть прекрасная лавчонка прямо у ствола самой большой ивы. Могу сидеть там часами. Далеко не одна скрипичная партия составлена именно там – в уютном уединении ивовых зарослей… – мечтательно тянет Кристофер, кончиком указательного пальца касаясь рисунка. – Однако в мой последний визит мне так и не удалось посидеть на той лавочке. Вы, вероятно, знаете, почему, – повернувшись ко мне, он улыбается и чуть изгибает бровь в немом вопросе.

– Знаю, – с трудом удаётся выдавить мне. – Там было занято. В тот день там было занято.

– В тот день там было занято, – повторяет и Кристофер, обращая взгляд к окну. И пока я заживо горю со стыда, не зная, как себя оправдать, он продолжает: – Было занято. Но я рад, что достойным человеком.

И всё снова становится легко и понятно.

Удивительно, но так бывает всегда: я волнуюсь и переживаю, а он парой фраз и лёгкой дружелюбной улыбкой все мои душевные терзания обращает в пыль.

Всегда… Какое нелепое слово возникло в мыслях, учитывая, что наши с Кристофером встречи легко сосчитать по пальцам одной руки. Однако, всегда. Да, всегда.

– Как вы узнали, что это был я? Тогда, я имею в виду… В тот день.

– Пальто, Гарольд. Пальто. Весной я был в Лондоне проездом и в сумме провёл здесь не более дюжины дней. Та прогулка к Темзе была единственной, куда я надел изображённое на вашем рисунке пальто.

– Ох… – не знаю, что должен говорить. Или делать. Хочется то ли заплакать, то ли рассмеяться.

– Ну что ж, – резко повернувшись на каблуках, он звонко хлопает в ладоши, – приступим? Что я должен делать?

А вот и ещё одно впервые: он сидит прямо по центру залитой светом

комнаты, в моём кресле, и доверчиво смотрит в мои глаза, а внутри меня в это время рождается ложь. Наглая, гнусная ложь, оправдания которой не сыскать на всём белом свете.

Однако я поддаюсь ей. С отчаянием самоубийцы и восторгом религиозного фанатика. Поддаюсь, практически не задумываясь о последствиях. Поддаюсь, потому что больше нет сил сопротивляться…

Поддаюсь.

– Прежде чем начать работу – неважно, скульптура это или портрет – мне необходимо максимально изучить объект. Понимаете, о чём я?

Голос не дрожит, что удивительно. Быть может, так ощущается прыжок в пропасть: длительный разбег, предвкушение эйфории, толчок, полёт… а что будет дальше, уже не важно. Будущее перестаёт существовать, едва ноги отрываются от земли.

– Был бы признателен, если бы вы, любезнейший Гарольд, уточнили, – Кристофер улыбается так искренне и открыто, что у меня подкашиваются ноги. И от его наивности, и от собственной дерзости.

– Мне нужно… – откашлявшись и тем самым скрыв своё смущение, начинаю ещё раз. – Мне нужно ощупать ваше лицо, мистер Тёрнер. Досконально изучить все линии и изгибы, текстуру кожи и волос. Исследовать вас, уж простите, как материал, с которым собираюсь работать. Это необходимо, понимаете? Чтобы максимально реалистично изобразить ваше лицо, настроение и характер, я должен узнать, с чем именно собираюсь работать. Мои пальцы – это мои глаза. Я воспринимаю и обрабатываю информацию тактильно, поэтому… поэтому буду вам весьма признателен, если вы всё же позволите мне… позволите мне коснуться вашего лица.

И тишина. Оглушающая тишина.

Он молчал, казалось, целую вечность. Просто молчал и смотрел на меня этими своими неземными глазами, в то время как я краснел от кончиков волос и до вспотевших ступней, спрятанных в до блеска начищенные туфли. И в тот момент мне казалось, что он всё понимает. Что он знает мою тайну и сейчас читает меня как открытую книгу.

Я врал. Позорно врал этому добрейшему человеку, а он спокойно сидел в моём кресле и смотрел мне в глаза. И даже не хмурился в ответ на откровенную ложь.

Ощупать «объект» руками? Почувствовать текстуру и изучить изгибы? О, Господь всемогущий, да когда такое было?! Почему-то когда я начинал работу над портретом виконта Монтини, мне и в голову не пришло подобное! Более того, мысленно возвращаясь в те дни и вспоминая работу с ним, мне и представить сложно, как бы я касался его лица или волос!

Но Кристофер… Мой Кристофер – совсем другое дело. Он уникален. Великолепен каждым дюймом своей кожи, каждой родинкой и волоском. Он – настоящее сокровище. А я – омерзительный лжец, в данный момент отвратительный самому себе.