Любители варенья
Шрифт:
Плетнев повертел головой, соображая, куда их принесли ноги.
— Давай к тем гаражам, надежнее будет.
У Турецкого зазвонил мобильный, и он приложил его к уху.
— Да, Сергей Иванович…
Характерный хрипловатый голос жениха тети Вали сообщил:
— Кирюха звонил.
— Ну наконец-то, а мы уже беспокоились. Жив, слава богу. И где он?
— Я его спрятал у Михалыча. На эллинге. Запоминайте, как проехать.
Плетнев присел на корточки под стеной гаража и задумчиво грыз травинку. Голос у Сергея Иванович громкий, так что Плетнев слышал информацию не напрягаясь.
— Такси
— Нет, на общественном поедем. У меня подозрение, что кое-кто из местных таксистов на бандитов работает. Неохота хвост за собой притащить.
Они прошли к остановке и дождались нужного автобуса. Хорошо кататься в городском транспорте в выходные дни. В полупустом автобусе оба сели на задние места, чтобы видеть всех заходящих пассажиров.
Если бы у Турецкого, наконец, выпало свободное время, он бы сейчас, как белый человек, стоял на берегу и любовался морским пейзажем, слушал бы крики чаек и предавался приятным воспоминаниям о летнем отдыхе с Ириной.
Мысли о жене в последние дни если и посещали его, то мимолетно. Поскольку при его напряженной жизни некогда даже было поразмыслить, как она, его любимая, что поделывает? Вспоминает ли своего непутевого мужа, который уже дней пять не звонил ей? А сама, конечно, она у нас гордая, ни за что не позвонит, потому как последнее слово было за ней, и слово это было не в пользу Турецкого. То есть уехала она от него, прихватив плетневского сынка, и в прощальном письме оставила одни нравоучения и порицания.
— Антон, ты о Васе хоть вспоминаешь? — спросил Турецкий у Плетнева, когда они вышли из автобуса и направились к нужным ориентирам. Антон целеустремленно и размашисто шагал рядом с видом крайне занятого человека.
— Конечно, вспоминаю! — удивился вопросу Плетнев. Потом подумал и честно признался: — Только перед сном. Пока еще не заснул, и в голове всякое вертится. Даже как-то некогда толком о сыне подумать. Все дела у нас с тобой, беготня какая-то…
— И мне об Ирине некогда подумать, — пожаловался Турецкий. — А ведь, небось, обижается…
— Да они всегда обижаются, — философски заметил Плетнев. — Им всегда кажется, что они у нас что-то недополучают… Но мы же не можем с ними сюсюкать или цацкаться. У мужчин, я имею в виду настоящих мужчин, к примеру, как мы с тобой, дело всегда на первом месте. Если бы не мы с тобой, то кто бы стал разгребать это дерьмо в городе-побратиме Новороссийске?
— А разве он наш город-побратим?
— Да это я так, к слову. Так что ты не мучайся. Вот разберемся, повяжем кого надо, сдадим в руки правосудию и тогда сядем за хороший стол, с хорошим вином, на крайняк с хорошей водкой, и задумаемся о наших родимых часа на два. А может, и домой рванем. Что-то мне здесь уже совсем разонравилось… Не привык я быть в роли дичи. Лучше охотником, — сделал вывод Плетнев.
— Ну это вопрос спорный, — кто здесь охотник, а кто дичь. Просто игра у нас закрутилась непростая — роли все время меняются. Ладно, не будем париться… Пришли, — кивнул на эллинг Турецкий.
Сергей Иванович в выгоревшей бейсболке и старенькой рубахе, заправленной в потертые джинсы, поджидал их у заборчика, слепленного незнамо из чего. Но если приглядеться да разобраться, становилась понятна задумка мастера —
— Фу! Марсель! Свои… Свои… — прикрикнул на овчарку Сергей Иванович, и она, еще раз гавкнув уже скорее по инерции, чем для порядка, относительно успокоилась. Но хотя на гостей не бросалась, свой долг исполняла исправно — пристроилась рядом, сопровождая людей на вверенной ей территории, иногда то забегая вперед, то отставая, как конвоир, не желающий терять своих подопечных из вида.
Сергей Иванович сделал несколько шагов и поднял руку, привлекая к себе внимание хозяина овчарки.
— Михалыч! Это я…
— Кто с тобой? — строго спросил невидимый Михалыч и неожиданно включил средь бела дня прожектор, ослепив на мгновение пришедших.
— Как договаривались, свои! — закрылся рукой от слепящего света Сергей Иванович.
— Марсель! Место! — приказал хозяин и выключил прожектор.
Пес неторопливо потрусил к будке, а Плетнев изумленно изрек:
— Как на границе…
— Так это ж Михалыч, — объяснил Сергей Иванович, словно имя объясняло странное поведение ретивого сторожа. — Он, конечно, не в себе малость… На «Нахимове» вахтенным был. Пятнадцать человек вытащил, ну и тронулся маленько. Считает, это его вина, что корабль затонул. Теперь вот все время на посту. Но человека надежней нет. И Кирюшку любит — сирота ведь, да еще сынок нашего, из морских… Мы с Михалычем решили Кирюшку в Касабланку отправить. В ночь сухогруз отходит… А то за ним здесь кто теперь только ни охотится — и бандиты, и менты… Некуда парню податься, только мы у него и есть.
— Главное, чтоб до ночи с ним еще чего не случилось… — заметил Турецкий.
— А это уж мы с Михалычем постараемся, — заверил Сергей Иванович и завернул к будке.
Михалыч при его грозном и суровом голосе оказался мужичком сухоньким, с впалой грудью, но в тельняшке с длинными рукавами, которые он аккуратно подвернул, поскольку со временем рукава вытянулись и были ему длинноваты. Он только на секунду задержал острый взгляд на пришедших и опять уставился вдаль, словно роль впередсмотрящего закрепилась за ним навечно.
— Михалыч… — осторожно окликнул его Сергей Иванович.
— Слышу, — ответил, не глядя, моряк. — Кирилл там. Проходите.
Густые седые брови сошлись у бравого моряка на переносице, зоркий взгляд устремлен вдаль. Турецкий и Плетнев переглянулись, и Антон с уважением покачал головой.
Сергей Иванович отворил дверь эллинга и включил свет, потому что после яркого солнечного дня в помещении стоял непроглядный мрак. Кирилл с ружьем в руках сидел у стены за лодкой. В случае необходимости он мог нырнуть под нее, и в темноте его не сразу бы и заметили.