Люблю тебя, сестренка
Шрифт:
Водитель послушно вез меня домой и молчал, изредка поглядывая в зеркало заднего вида. Он был типичным колоритным шофером. Полнолицый мужчина средних лет, в синем пуховике, тонкой не по погоде шапочке и с мерзкими усами. От него пахло табаком. Да так сильно, что меня затошнило.
Ну вот, я уже стала брюзгой, хотя приземлилась полчаса назад. Папа бы назвал меня «столичной бесящей штучкой». Я улыбнулась. Он всех гостей города так называл. Теперь гостем стала и я.
В этом месте все становятся такими. Имею в виду приезжих. Сдается мне, теперь и меня припишут к чужакам. Пусть я и выросла
Я смотрела в окно, стараясь дышать ровно, чтобы не укачало. Поглаживала перемотанные руки и репетировала речь, которую мне придется выпаливать каждому, на кого наткнусь. Возгласов «Алла, это ты? Где была? Сколько лет пропадала? Поди, замуж вышла, деловая стала?», увы, не избежать. Не избежать и взглядов, наполненных отвращением. Люди любят болтать. Особенно пожилые. Им всегда есть дело до чужих судеб. Уверена, они уже вдоль и поперек обмусолили нашу семью и мой отъезд.
За окном автомобиля мелькали сухие обнаженные деревья. Сколько же секретов они видели и хранили. Сбрасывали каждую осень листья, пряча под ними тайны сибирского городка.
В голове стучала одна единственная фраза «Папа умер». Как бы ты ни был готов услышать однажды такое, это будет больно, словно твое тело бросили в центрифугу, выжали до последней капли и затем проехали сверху катком, ломая остатки души. Хотя мы и не были близки с отцом в последнее время, я скорбела. Только пока об этом не знала. Сестра бы сказала, что мое черствое сердце не способно испытать всю боль от потери, а папа бы, как всегда, смягчил ее острый язык и добавил «хорошо, что Алла не такая».
Я все еще думала, что по приезде отец откроет мне дверь, и я выдохну, заявив им: «И кто тут подлая дрянь?».
С приближением к дому на душе становилось тошно. Кошки скреблись, оставляя длинные поверхностные царапины от прошлого. Я уже узнавала тусклые однотипные дома в три этажа, полуразваленный кирпичный завод, который почти растащили на материал, грязные улочки, невзрачные деревянные постройки и грязный снег. Завода уже давно нет, а смог над городишком так и остался. Дымкой заволокло небо, голову начало сжимать.
Вдоль узких улиц уродливо возвышались двухэтажные бараки, исписанные неприличными словами, кафе и банк. Вывески давно выцвели. Они висели еще со времен мамонтов.
Водитель повернул налево. Картина не изменилась. Можно было подумать, что мы ездим кругами. Те же бараки, обшарпанные дома и развалины водонапорной башни. Ее так и не привели в порядок. В ряд тянулись гаражи.
Когда я увидела свой дом, мне пришлось сжать руки до онемения, чтобы унять дрожь. Реальность настигала, «медленно сворачивая мне шею». Я здесь не из-за ностальгии. Я здесь из-за отца.
– Третий подъезд, – сказала я водителю, и тот кивнул.
Он вышел из машины и достал из багажника чемодан. А я не торопилась выходить. Осознание того, что это не сон, и назад пути не будет, ударило под дых. Я уже была готова вернуться обратно, прячась от прошлого и настоящего, но таксист постучал в окно и вежливо улыбнулся, приглашая меня на выход. Он открыл дверь и подождал, пока вытащу неохотно свое тело.
Морозный воздух сковал дыхание, а ноздри покрылись инеем. Вот она – сибирская зима. Я утонула в высоком
Я еще долго стояла около двери, не решаясь постучаться. Входить в дом детства, но уже без отца – больно и страшно, так страшно, если бы падала в бездну. Но я не могла стоять так вечность. Понимая, что мне придется взять все заботы на себя, сделала глубокий вдох и резко выдохнула.
Они не справятся без меня.
Тогда я постучалась и дернула ручку. Дверь была открыта. Такие уж тут живут люди, никогда не запираются. Раньше можно было даже заметить торчащий ключ в скважине.
В квартире царили полумрак и гробовая тишина. Не очень приятное сравнение, но точное. Хотелось крикнуть, есть ли кто дома, но язык не поворачивался нарушить разрывающую тишину. Из прихожей было видно часть гостиной. В ней почти ничего не изменилось. В этом городе хоть что-то меняется?
Я до жути боялась увидеть гроб посреди квартиры. Раньше, когда умирали люди, их привозили домой прямо в гробу. Ночевать с мертвым телом – полный бред. Ты один, в соседней комнате тело мертвеца, и твоя фантазия начинает разгораться не на шутку. Но ничего подобного в доме не было. Я сняла ботинки и прошла по коридору к кухне. К моему удивлению, все зеркала в доме не занавесили. Я бы не сказала, что моя семья набожная, но мне казалось, они чтили традиции «как у всех».
Развернувшись, направилась к спальне родителей. В голову ударило воспоминание. Когда мы с сестрой только перешли во второй класс, папа купил нам настольную игру, что-то по типу «бродилок», и мы всей семьей под отблески свечей во мраке играли за кухонным столом или на полу. Из-за непогоды нам часто отрубали свет. И от скукоты спасали игры под пламя свечей.
Свечи являлись не только освещением, но еще и частью театра теней. Папа с мамой устраивали нам целые пьесы с антрактами, используя руки и тень на стене. Я невольно улыбнулась. Такие воспоминания грели ледяную душу. Я даже на какое-то мгновение забыла про причину моего приезда.
Направилась в дальнюю комнату – некогда мою спальню, которую мы делили с сестрой. Дверь была прикрыта, и за ней раздавалось глухое хлюпанье. Я толкнула дверцу, и она со скрипом распахнулась. На кровати ютились мама с сестрой.
Анна подпрыгнула от неожиданности. Ее лицо распухло от слез. Волосы запутались, и к щекам прилипли мокрые прядки. Честно говоря, выглядела она кошмарно. Как и должен выглядеть скорбящий человек. Мама была похожа на мумию. Она высохла. Впалые щеки, синяки и мешки под глазами вызывали ужас. И отвращение. После всего, что сделал ей отец, она так убивалась?
Они обе бросились ко мне, когда до них наконец-то дошло, кто стоит перед ними. Сестра вцепилась в меня так сильно, что я еле устояла на ногах. Мне пришлось ловить равновесие. Мама подошла и нежно обняла. Она постарела. Я видела эту старость в ее глазах. И ощущала боль.