Люблю тебя врагам назло
Шрифт:
Дело в том, что уже несколько лет я пишу стихи. Разные. В основным про жизнь, про книги и про совершенствование мира. Пишу в стол, потому что мне страшно их кому-то показать. В этих стихах моя душа. Такая, какая есть. А показывать обнаженную душу всегда боязно. Вдруг обсмеют, обругают или скажут, что неталантливо? А душа у меня очень ранимая, от таких слов сразу заболеет. Поэтому я совсем не уверена, хватит ли у меня смелости на то, чтобы показать свои творения миру…
Вот так вкратце можно описать мою жизнь. Ничего особо впечатляющего или фантастического,
Поэтому, если бы кто-то сказал мне, что совсем скоро моя жизнь повернется на сто восемьдесят градусов и уже никогда не станет прежней, я бы не поверила. А зря.
Глава 3
Ярослав
Семь утра. Подъем. Зарядка. Завтрак. Все, как всегда. Утренний распорядок за семнадцать лет жизни настолько прочно въелся в мой мозг, что вряд ли у меня когда-нибудь получится просыпаться в другое время.
– Чего от тебя директриса-то хочет? – склонившись над творожной запеканкой, спросил Сева.
– Да хрен ее знает, сам без понятия, – пожал плечами я.
– Странно. Ведь только три дня назад из лагеря вернулись. Когда ты успел накосячить? – искренне недоумевал друг.
– Че гадать? После завтрака и узнаю.
У меня и правда не было предположений, с чего это я вдруг понадобился директрисе нашего детского дома в августе, еще до начала занятий. С бухлом вроде не палился, Юлька из лагеря залететь не могла, сигареты не воровал.
Директриса была женщиной лет пятидесяти с короткими седыми волосами и вечно поджатыми губами. Наверное, ее рот деформировался из-за того, что ей по сто раз на дню приходилось разруливать всякие отстойные ситуации с воспитанниками, персоналом, полицией и многочисленными проверяющими органами, которые регулярно к нам наведывались.
Любопытно, что "проверку" больше всего интересовало соответствие условий нашего проживания всяким там гигиеническим и санитарным нормам. Например, они по какой-то причине сочли неправильным наличие цветов в горшках в девчачьих комнатах. Вот писку-то было. Но деваться некуда. "Проверка" сказала, значит, надо убрать.
Директриса ждала меня, откинувшись на спинку своего кожаного кресла. Ее серые глаза с прищуром быстро скользнули по мне, и она жестом пригласила меня сесть. Я опустился на стул.
– Калашников, у меня к тебе серьезный разговор, – начала она. – Не знаю, слышал ты или нет, но с этого учебного года в рамках проекта социализации, внедренного министерством образования, воспитанники сиротских учреждений получают возможность ходить в обычные общеобразовательные школы.
Она замолчала и выжидательно посмотрела на меня.
– Ага. Круто. И что дальше? – я нарушил тишину.
– Я приняла решение, что в одиннадцатый класс ты пойдешь в школу №18. С администрацией мы договорились.
– Ирина Петровна, вы меня простите, но вы в своем уме? – я вскинул брови. –
– Прикуси язык, Калашников, – директриса повысила голос.
Я замолчал и хмуро уставился в окно.
– Калашников, я понимаю, что ты шокирован этой новостью, – уже более миролюбиво продолжила она. – Но пойми, для тебя это отличный шанс приобрести новые знакомства за стенами детдома, пообщаться с людьми из реального мира, понимаешь? Ты же потом собираешься поступать в институт. Так или иначе тебе придется войти в новое общество.
– Почему вы выбрали именно меня?
– В этом году мы отправим в общеобразовательные школы двенадцать воспитанников, ты единственный одиннадцатиклассник, – сказала она. – Почему тебя? Думаю, ты и сам знаешь ответ.
– Хотите похвастаться моим талантом закидывать бычок в урну с расстояния трех метров? – с иронией поинтересовался я.
– Не ерничай, Калашников. Нина Юрьевна говорит, что у тебя феноменальные математические способности. И твои результаты в олимпиадах это подтверждают.
– А если я не хочу?
– Калашников, давай так. Если ты без происшествий закончишь одиннадцатый класс в этой школе, я перепишу твое личное дело. И на выходе ты получишь документ, в котором не будет фигурировать ни воровство, ни поджоги, ни пребывание в психиатрической больнице. Плюс, дам хорошую рекомендацию для института.
Я поморщился. Вспоминать про психушку было неприятно. А все из уродины-воспы, которая накатала на меня жалобу, мол, я неуравновешенный и вообще шизофреник. Это у нее карательные меры такие были. Видите ли, я ее не слушался и подстрекал к непослушанию остальных. Вот она и разозлилась.
Пока разбирались с моим психическим здоровьем, мне кололи какие-то препараты, от которых хотелось вскрыть вены. И это, учитывая то, что вообще суицидальных наклонностей у меня никогда не было. Я хоть и считал свою жизнь никчемной, но расставаться с ней вовсе не хотелось. Инстинкт самосохранения, наверное.
Короче, эти две недели в психушке были худшими в моей жизни. Слава богу, диагноза типа олигофрении, который лепили всем направо и налево, мне удалось избежать. А вот упоминание о пребывании в лечебнице для душевнобольных в личном деле осталось. Я не знал, могло ли это как-то повлиять на мое будущее, но все же мысль о чистом личном деле привлекла меня.
– Ладно, я согласен, – поразмыслив, ответил я. – Только можно мне теперь на наши идиотские представления не ходить? Задолбало, честное слово.
После недолгих раздумий Ирина Петровна дала добро. В целом директриса мне нравилась. Она была у власти уже третий год, и к ней до сих пор не приклеилась не одна кликуха. А это, знаете ли, о многом говорит.
До этого директором у нас был мужчина. Но он с девчонками каких-то дел наворотил… Якобы приглашал их себе домой, чтобы "помогали" ему с уборкой, а потом закрывался с ними и… Ну вы сами понимаете. В общем, там скандальное разбирательство было, его уволили и вроде даже привлекли.