Люблю
Шрифт:
– Давай ворюгин телефон, – сказал он, стоявшей у плиты матушке.
– Там, под аппаратом, в ящичке. В красненькой книжечке, – ответила Полина Петровна, не поворачиваясь.
В ящичке под аппаратом Фёдор той книжечки не нашёл, о чём тут же родительнице и доложил.
– Да? Значит, в комнате на столе. Не ходи туда. Я кому говорю, Галю разбудишь, – торопливо заговорила Полина Петровна и сделав огонь под кастрюлей, стоящей на плите, еле заметным, скорым шагом пошла за Фёдором, уже вошедшим в комнату, где спала Галина.
Сестра так сладко спала, так была красива в своём утреннем сне, что Фёдор не выдержал и прежде, чем матушка появилась в дверях, успел наклониться над спящей и шепнуть ей об этом несколько
– Мам, убери отсюда этого идиота, я за себя не ручаюсь. Я сейчас запущу в него первое, что попадётся под руку! – Говорила она нервным, срывающимся голосом, отчего Фёдор смеялся ещё сильней.
Но не спешите осуждать Фёдора и не верьте, не принимайте впрямую горячие слова Галины. Такие озорные побудки были ни чем иным, как обычной семейной забавой и, если раскрывать карты до конца, то следует признаться, что не Фёдор хороводил в этой игре. В те периоды творческой деятельности, когда он по ночам работал, а отсыпался днём, сестра ещё ни разу не вышла из дома без того, чтобы под каким-нибудь предлогом его не разбудить. Или скажет, что к телефону его просит слон, или разбудит для того, чтобы пожелать спокойного сна, или просто подойдёт, закроет пальцами нос, говоря при этом: «Насморк пришел».
Брат и сестра на эти шутки не обижались, и если в этот раз Галина так закричала на Фёдора, то это в большей степени от того, что он застал её врасплох, испугал, а так же по причинам, которые станут известны позднее.
– Давай, выходи. Я сама найду, вынесу, – говорила Полина Петровна, выпроваживая сына из комнаты, и тут же оправдывалась перед дочерью. – Он за книжкой записной приходил. Князькову звонить будет.
Только набрав номер и услышав длинные гудки, Фёдор сообразил, что ещё очень рано, для того чтобы Князькову быть в конторе. И, если он не арестован и не посажен, ещё спит своим тревожным, воровским сном и придёт на работу не ранее, чем через два часа. Ему стало смешно оттого, что за всё то время, пока ругался с родительницей и будил шутки ради сестру, эта простая мысль не пришла в его голову.
Однако надо сказать, кто такой Князьков и зачем Фёдор должен был звонить ему мужским голосом. Дом, в котором Макеевы проживали, был не старый, но, как и всё, что строится на скорую руку и из под палки, сгнил и нуждался в сносе. Но, вместо сноса, завод, построивший дом, объявил о провидении капитального ремонта и провёл его, как водится, в ущерб проживающим.
Всё, что гниению не поддалось и выглядело заманчиво, было заменено на яко бы новое и лучшее, но на деле это новое и лучшее оказалось хуже прежнего. Камнем преткновения стал паркет, а точнее, так называемые Князьковым «полы», которые тот обещал менять. То есть не то чтобы менять, обещали на старую истлевшую паркетную доску постелить новую, что и называлось «заменить полы».
Обещали и стали выполнять и почти всем работу выполнили. В подъезде, где жили Макеевы, не заменили только им, Ульяновым и Трубадуровой. Тем, кто за бесплатный капитальный ремонт, организованный заводом, за то, что лучшее заменили на худшее, не догадался щедро заплатить Князькову, ответственному за проведение. Да, и то, сказать «не догадались» было бы неправильно. Князьков вёл себя так, что не догадаться было невозможно. В семье у Макеевых был об этом разговор и, обдумав все «за» и «против», Полина Петровна решила, что взятка может только унизить рабочего человека. Под рабочим человеком имелся в виду Князьков, а вместе с тем, точно так же в это унизительное положение будут поставлены дающие, ибо это не нормальные, отношения, а воровские. Прожив на белом свете
Князьков был человеком того самого другого мира, о котором Федина мама понятия не имела. Считал нормальным получать взятки и при одном упоминании о том, что то, за что берёт деньги, есть его долг, Князькова бросало в холодный пот. А, от таких слов, как христианская любовь, братская помощь он бежал пуще беса, сторонящегося ладана.
Механизм обмана был прост. Пришёл он как-то к Полине Петровне и сказал шёпотом на ушко, что не хочет такой хорошей женщине, отдавшей заводу тридцать пять лет, стелить дрянь, именуемую паркетной доской. Сообщил, приглушив голос, что через неделю на склад прибудет настоящий паркет, превосходный во всех отношениях. Вот тогда то, с превосходным и настоящим, он приедет на белом коне, как победитель, и будет стелить его ей собственноручно. Теперь же, чтобы бригаде перейти на другой подъезд, нужна её подпись, подтверждающая, что всё сделано, выполнено, и вторая в тетрадь, где написано о высоком качестве произведённых работ, без чего бригаде не выплатят премию.
И как не совестно было Полине Петровне вступать в сговор и получать, в отличие от всех остальных, настоящий, она Князькову доверилась и подпись поставила.
И, как говорится «за жадность», а на деле за понятное, естественное желание человека иметь «не дрянь», поплатилась. Так же или почти, что так попались Ульяновы и Трубадурова.
С тех пор, а после ремонта прошло уже два года, Князьков «кормил завтраками», юлил, как уж на сковородке и, как водится, в многочисленных кабинетах никто из жалобщиков защиты не нашёл. Быть может потому, что всем тем, кто мог бы заступиться, Князьков устроил ужин, а может, от того, что такая уж в России вековечная традиция, по которой ищи не ищи, а и среди тысячи чиновников не найдёшь и одной правды.
Узнав о сговоре Полины Петровны с Князьковым и о поставленных ею подписях, Фёдор успокоился и предложил успокоиться обманутой родительнице, но она не успокаивалась, просила звонить и узнавать. Фёдор звонил и узнавал, выслушивал длинные и занимательные истории, принимал в расчёт всяческие уважительные причины и, в конце концов, заниматься этим устал. Его сменила Полина Петровна и так же устала и вот, наконец, добилась того, что сын, снова, обещал интересоваться.
Сидя в коридоре с телефоном на коленях, слушая доносящиеся из трубки длинные, безнадёжные гудки, Фёдор принял решение не ложиться, а сходить прогуляться, тем более, что сон разогнали, а с улицы так заманчиво веяло летом. Он прислушался. Во дворе было шумно. Выбивали ковёр, кричали, ездили на мотоцикле. Всё это сну мало способствовало. Но «идти гулять» означало поздно лечь спать и не встать в час по полудню, не встретиться в два с Леденцовым.
«Значит, надо ехать к Леденцову сейчас, совмещать прогулку с деловой встречей», – решил Фёдор и, оставив телефон, пошёл умываться и одеваться.
После того, как Фёдор ушёл, Максим, позавтракал, покормил кенара, и пошёл на практику. Вышел через десять минут после брата, бежал по лестнице с надеждой нагнать на остановке, и возможно нагнал бы, если бы то и дело не приходилось останавливаться.
Не успел выйти за порог, как наскочил на Рдазову. Она жила этажом выше, с мужем постоянно дралась и на лестничной площадке, чуть ли не каждое утро, стоял или сам Рдазов, вышвырнутый из квартиры в одних трусах, или жена его, одетая в ночную рубашку. Познакомились Рдазовы в больнице имени Кащенко и время от времени полёживали там, то он, то она. Максим не любил эту пожилую, высокомерную особу и не стал бы с ней здороваться, если бы не столкнулся нос к носу.