Люблю
Шрифт:
Опомнившись, обращаясь к Анне, она заговорила:
– Я буду с тобой работать. Знаешь, я работаю не со всеми. Берусь только за тех, чья звезда мне ясна. В ком полагаю видеть будущую актрису. Не улыбайся, голубушка. До звезды тебе ещё далеко. Но, кое-что от звёздочки в тебе есть, и мы попробуем это развить. Маргарита сказала, что тебя допустили на конкурсное прослушивание, она известная погремушка, скажи мне сама, так ли это?
– Да.
– Очень хорошо, – сказала Зинаида Кононовна, действительно этому обрадовавшись. – Мы тебя подправим, вооружим басенками, сильный отрывок сделаем и смело явимся на конкурс. Тебя сестра предупредила об оплате?
–
– Славненько. Вот. А теперь я должна сделать тебе признание. Со всех я беру за подготовку по сто пятьдесят рублей, но так как ты мне понравилась, с тебя возьму всего сто. Как? Согласна?
– Да.
– Вот и превосходно. Всё «да» и «да». Но это хорошо. Скромность тебе к лицу. Забыла предупредить. Деньги я беру только после того, как мой птенец поступает в институт. Так и только так. Только на этих условиях я договариваюсь со своими учениками.
Зинаида Кононовна вдруг замолчала, задумалась, сделала озабоченный вид и, проницательным взглядом ощупывая Анну, тихо спросила:
– А у тебя есть деньги, чтобы по сто рублей мне платить?
– Есть, есть, – стала успокаивать её Анна.
– Деньги-то, небось, мамкины? – Не успокаивалась Пистолет. – Нет, мои. Я их заработала. После школы с ребёнком сидела, мне за это платили.
– Молодец. Умничка. Приятно слышать, – успокоилась наконец учительница и тут же сказала. – Тогда дай мне вперёд. Понимаешь, у меня небольшие трудности.
– Конечно, конечно. Возьмите, – сказала Анна, прерывая объяснения и протягивая сто рублей.
– Спасибо, – поблагодарила Зинаида Кононовна, неприлично быстро пряча полученные деньги. – А, знаешь, ты талантливее сестры. С ней я намаялась в своё время. Понимаешь, нет в ней главного. Не чувствует гармонии. Бывало, выйду из себя, сниму с ноги ботинок и швырну в неё. А, она подберёт, несёт его мне и говорит: «Бросайте ещё, только не сердитесь». Когда она в институт поступила, я в больнице находилась. Сосед у меня пьянчужка, хам, я с ним повздорила, а он взял, да голову мне сковородкой проломил.
Долгая история, неприятно вспоминать. Что же ты думаешь? Лежу в палате, дверь открывается, входит Маргарита. А, в руках у неё охапка живых цветов. Я так и обалдела. А она рассказывает: «Иду с букетом по улице, все на меня оглядываются». Я тогда её хорошенько отругала. Транжира она. Любит деньгами сорить. Этого я ей тогда конечно не сказала, ты и теперь не говори. А не сказала потому, что всё равно бы не поняла и даже слушать не стала. Лучше бы соков принесла, да и у самой бы деньги ещё остались. Ты, Нелли, смотри за сестрой. Хорошенько смотри. Слышишь? Где же Маргарита? Она просила, чтобы я поработала и с ней, ну да не сегодня. Сегодня времени нет. Я сегодня, Нелли, пойду. Так сестре и передай, что ушла. А, завтра приду и буду с вами работать. Хлеб мой съешьте, я себе по дороге куплю.
В этот момент Рита вернулась из булочной и, узнав, что с ней и с сестрой будут работать завтра, сказала:
– Зинаида Кононовна, не отпущу, пока не отведаете моего грибного супа.
– Плутовка, – рассмеялась Пистолет и, подойдя к Рите, обняла её и поцеловала. – Знает, что грибной мой любимый. Ну что же, давай, накрывай на стол, будем с Нелли суп твой пробовать.
За супом Зинаида Кононовна размякла, глаза её осоловели.
– Очень вкусно, – говорила она. – Я, как ни стараюсь, никогда такого не получается. Маргарита, отдай секрет.
– Всё очень просто. Готовится мясной бульон…
– О! Я так и знала! А я без бульона. Этот на мясном?
– Да. Сердце
– А-а! Вот он, главный секрет. Не мясной, Маргарита, а сердечный бульон нужен. Так, Нелли? Я права, Маргарита? Для хорошего супа обязательно нужен сердечный бульон!
Провожать Зинаиду Кононовну, по собственной просьбе учительницы, отправилась Рита.
– А ты отдыхай. Нечего по улицам лишний раз мотаться, – сказала Анне Пистолет. – Не ровён час на хулиганов наткнёшься. Их много здесь. Москва – опасный город. Возьми лучше книжку, сиди и читай.
На этом Анна с Зинаидой Кононовной и распрощалась.
* * *
Утром Фёдору позвонил Степан, сказал, что сегодня к полудню им необходимо быть у дяди.
– К полудню, так к полудню, – нехотя ответил Фёдор, понимая, что после бессонной ночи ему и днём не придется спать.
Дом, в котором со слов Степана жил его дядя, Корней Кондратьевич Черногуз, Фёдору был известен и находился в пяти минутах ходьбы, на Козловке.
Козловкой, по названию одной из улиц, величали и весь посёлок, утративший собственное имя. Чудом сохранившийся в центре индустриального района, посёлок продолжал жить тихой и размеренной жизнью, своим укладом.
Окружённые глухими заборами, с садами и огородами, стояли и радовали глаз бревенчатые дома. Из-за заборов лаяли собаки, а по улицам мирно бродили козы. Людей козы не боялись и в жаркие летние дни бесстрашно подходили к колонке, утолить жажду. Пили из не просыхающей лужи.
Дом, в который направлялись Степан и Фёдор, был на Козловке самый красивый. Неимоверных размеров, построенный в форме сказочного терема, он поднимался на три высоких этажа, был крыт медью и ни собак, ни коз возле себя не терпел. В детстве, шагая через Козловку к ближайшему кинотеатру, Фёдор всегда засматривался на этот терем. Но, сколько ни старался, никогда не замечал в нём хоть каких-нибудь признаков жизни. Окна, выходящие на дорогу, всегда были зашторены и не единой души вокруг. Мог ли он тогда предположить, что будет когда-то приглашён в этот таинственный дом самим хозяином? Нет. Даже мысли такой не могло зародиться.
Однако войти через парадное крыльцо не удалось Фёдору и на этот раз. Не доходя до терема, Степан сказал: «сюда» и друзья свернули на улицу, проходившую параллельно той, на которой стоял дом-красавец. Подняв голову и увидев в синем небе воздушного змея с длинным, красным хвостом, Фёдор подумал: «Неужели ошибся? Нет, не мог. Второго дома в три этажа на Козловке нет».
– Мы с чёрного хода, – сказал Степан, как бы отвечая на его мысли.
Он смело подошёл к крепкому, глухому, двухметровому забору с табличкой: «Осторожно, злая собака» и повернув ручку самодельного замка, открыл калитку. Молча вошли. Шли мимо пустой собачьей конуры, мимо одноэтажного бревенчатого дома, не подававшего признаков жизни, обходили фруктовые деревья и по тропинке, очень скоро, подошли к терему с тыльной стороны, которая так же, как и фасадная, была безлюдна и тиха. Но, когда друзья, выйдя из сада, оказались на усыпанной гравием площадке, у самого дома, то прямо как из-под земли, перед ними появился молодой поджарый мужчина лет тридцати пяти, одетый в дорогой спортивный костюм и спортивную обувь. У него были светлые глаза, казавшиеся тёмными и три неестественно белые, будто седые, ресницы, заметно выделявшиеся среди других и при первом же взгляде на лицо, привлекавшие к себе внимание.