Любопытный пассаж в истории русской словесности
Шрифт:
Вслед за тем дело повертывается уже решительно в пользу словесности. Да и нельзя иначе: в числе посредников находился г. Серно-Соловьевич, из уст которого (как мы уже замечали недавно) так и вырезывается красноречивый карамзинский стиль… Сей юный литературный деятель не мог оставаться, и не остался, – как видели мы в заседании, – равнодушным к вопросам стиля и даже шрифта. И его ревности благоприятствовала вся программа состязания. Целью ее была постановлена – «поверка г. Смирновым фактов, цифр и выводов г. Перозио в статье «Протест против статьи г. Новосельского»«. Из этого ясно, что не только сам г. Перозио, но и его посредники согласились смотреть на состязание как на чисто ученый и литературный спор. Даже больше – они согласились смотреть на все дело как на урок из арифметики, данный г-ну Перозио, самим его посредникам и всей публике. Иначе – зачем тут замешалось бы личное присутствие г. Перозио, зачем даже посредники? Статья г. Перозио напечатана; г. Смирнов возразил на нее тоже печатно. Дело все в цифрах и положительных данных, да и не в изменении их, а в простой арифметической поверке… На что же
Таким образом, мы, на основании печатных документов, можем уже положительно заявить нашим читателям, что они жестоко ошибаются, если считают целью собрания 13 декабря – раскрытие дел Общества русского пароходства и торговли… Нет, по мнению г. Смирнова, отвергшего вызов г. Перозио говорить о делах, – столь низкая, материальная цель была бы, конечно, недостойною первого опыта устного судопроизводства у нас! Тут была цель высшая, так сказать невещественная: суждение о литературном и ученом (то есть арифметическом) достоинстве статей г. Перозио. В этом последнем мы убедились, присутствуя при состязании, и потому поспешим рассказать о нем. [2]
2
В нашей заметке нет никаких цифр и исследований о сущности спора гг. Перозио и Смирнова; мы говорим лишь об общем характере турнира. Что же касается до цифр, то об этом мы, может быть, представим особую статью{10}.
До 600 человек наполнили залу Пассажа в полдень 13-го числа. Умилительно было видеть это всеобщее сочувствие к литературе, возбужденное в массах столичного населения. «Боже мой, – думали мы, – давно ли было то время, когда не интересовались тем, что пишут о Гоголе, когда не знали имени Белинского! А теперь – какая перемена!.. Что за литературные деятели гг. Перозио и Смирнов? Один нашел несколько недомолвок и недоразумений в отчете акционерной компании; другой написал о нем, что, ловя чужие ошибки, он и сам наделал арифметических промахов… И вот все их права на знаменитость… А между тем зала полна! Все хотят слышать решение, кто из двух противников более отличается точностью слога, кто глубже проник в тайны первых начал арифметики – г. Смирнов или г. Перозио… Красноречивые и остроумные литераторы приглашены к посредничеству; знаменитый русский ученый председательствует при этом литературном споре… Умилительное зрелище!..»
Но вот суперарбитр произносит торжественную речь, в которой старается внушить публике надлежащее благоговение к предстоящему зрелищу. Он упрашивает ее сохранять строгое молчание, дабы выражением одобрения или неудовольствия не влиять на решение посредников относительно того, кто из спорящих вернее складывает. Он говорит, что самим своим безмолвием публика будет импонировать на их добросовестность в разрешении, по большинству голосов, вопросов о том, что больше – 30 или 20, или о том, действительно ли выйдет 30, если 286 вычесть из 316, и т. д. Затем начинаются прения.
Г-н Смирнов излагает свои обвинения. Потом, по вопросу суперарбитра, г. Перозио представляет свои положения по первому пункту (а всех их – 13), г. Смирнов возражает; после того посредники начинают рассуждать. Со стороны г. Смирнова преимущественно действует г. Серно-Соловьевич; со стороны г. Перозио – г. Полетика. Спор ведется очень литературно со стороны г. Серно-Соловьевича. Доказательством служит уже то, что вопрос о правильности сложения цифр 20 + 10 + 5 и вывода из них – 35, – поддерживался им почти три четверти часа!.. Можете себе представить, как широко было его красноречие и как велико адвокатское искусство!.. Но, к сожалению, г. Полетика с первого же раза обнаруживает удивительное равнодушие к литературным интересам и старание свести речь на сущность дела… Ему, конечно, указывают на программу, которую он же сам подписал и в которой говорится, что суждение должно идти вовсе не о деле, а о достоинстве статьи г. Перозио. По первому пункту (о числе пароходов) г. Перозио признается неправым, потому что в статье его действительно оказывается обвинение в утайке цифр, которые не были утаены.
Затем идет второй пункт – о распределении пароходов на речные и морские. Тут пошла речь об основаниях распределения; но оказалось, что этот вопрос выходит из пределов программы, ибо касается технических соображений, которых решено не касаться. Решение это сделало, как напечатано в «Условиях», посредниками г. Перозио, и между прочими – г. Полетикою. Посредники же г. Смирнова сами предлагали – рассуждать и о технических вопросах. Хотя они вопросов этих и не понимали, как неоднократно признавались в заседании, – но что до этого! На их стороне было всесокрушающее красноречие г. Серно-Соловьевича. Если он о 30 и 20 ораторствовал более получаса, то чего бы не наговорил он, если бы дело коснулось вопросов технических!.. Но как бы то ни было – второй пункт остался в стороне. Тут чей-то невежливый голос раздался сверху: «Так уж лучше бы и все оставить в стороне». Но публика встретила этот голос шиканьем, и тишина немедленно восстановилась.
Приступили к третьему пункту. Но тут уже началось совершенное торжество ораторского искусства и литературных воззрений. Б последующих пунктах многое зависело
3
Г-ну Серно-Соловьевичу представляется удобный случай рассудить: что значит у нас курсив в этом месте?
Далее пошел вопрос о топливе. Найдено, что г. Перозио промахнулся здесь, не выведши пропорции антрацита с углем. Но тем не менее г. Полетика доказывал, что цифры, приведенные г. Новосельским и критикуемые г. Перозио, – неверны. Он, очевидно, никак не хотел стать на школьно-литературную точку зрения, которая ясно определена была «Условиями»; подписавши вместе; с другими эти «Условия», он в самом заседании, против всякого ожидания г. Смирнова и его посредников, вдруг вообразил себе, что нужно вести речь о деле, и на этом основании упорно пытался доказывать – не то, что статья г. Перозио очень хорошо написана, а то, что сущность дела все-таки с нею согласна, а не с уверениями г. Смирнова. Г-н Полетика дошел до того, что стал требовать от противной стороны категорического ответа: «Буду ли я прав, если докажу вам, что эти цифры отчета неверны?» Разумеется, ему не дали категорического ответа, потому что это значило бы перенести вопрос с арифметически-литературной арены на арифметически-деловую… Г-н Серно-Соловьевич с замечательным ораторским искусством уклонился от категорического ответа. Он начал немедленно какую-то длинную речь, которая начиналась словами: «Вы смешиваете…» Далее мы отчасти не слыхали, потому что за этими словами раздался в публике дружный смех, – а отчасти и позабыли, потому что вообще не богато одарены памятью слов… Помним только, что речь г. Серно-Соловьевича была очень красноречива, хотя он и говорил иногда одно слово вместо другого, как, например, однородные вместо разнородные, мильоны вместо тысячи и т. п. Но это объясняется тою поспешностью, С которой г. Серно-Соловьевич стремился излить потоки своего красноречия.
Но при шестом или седьмом вопросе сам г. Перозио оказался человеком, которого мало занимают интересы русской литературы и самой «Арифметики» Меморского. (Да и не мудрено: судя по фамилии, он должен быть из иностранцев!) Прежде ответа на данный ему вопрос он выразил свое неудовольствие на то, что не принимаются во внимание никакие соображения сверх тех, которые были в его статье. «Если вы будете судить только мою статью (в этом смысле сказал г. Перозио), то я здесь – лишний человек; вы можете это и без меня делать. Если же вы хотите от меня объяснений и доказательств, то не оставляйте в стороне тех фактов, которые вам представляются теперь мною и моими посредниками». Но на это было замечено, что претензия г. Перозио неосновательна: ему дают полную возможность защищаться; но то, чего нет в его статье, не должно быть принимаемо во внимание по смыслу самой программы состязания, на которую он согласился. И действительно – подписывая условия, г. Перозио должен был видеть, что тут предполагается вести речь об его статье, что ему хотят дать урок, сделавши поверку его чисел и указавши его неверности… Более тут ничего не требовалось, и г. Перозио должен был покориться своей участи, если уж раз поставил себя в такое положение. Он мог, не сочувствуя нашей словесности и нашему стилю, не выходить на спор в таких пределах; но если уж раз согласился, то должен был безропотно вынести все ораторское искусство г. Серно-Соловьевича.
Гораздо в большей степени то же самое нужно сказать и о г. Полетике: он выказал не только преступную наклонность говорить о деле, когда его противники вели речь о литературных приемах г. Перозио, – но и недостаток сочувствия к установленной форме. По форме «Условий», гг. Перозио и Смирнов «не имеют права речи более одного раза после каждого вопроса программы». Между тем в одном вопросе, после речи г. Перозио, возбудились какие-то новые недоумения; г. Полетика сказал, что он этого не может хорошо объяснить, но что г. Перозио просит дозволения сам сказать еще несколько слов в свою защиту. Посредники противной стороны, как видно, привыкшие все делать по чину и по форме, отказали г. Перозио в этом дозволении… И они были совершенно вправе, разумеется: когда уж раз что написано, то как же можно это отменять, хотя бы и по взаимному соглашению! У нас, говорят, бывали случаи, что и мировые сделки не разрешались, по несоблюдению некоторых формальностей. Да оно так и следует… А то что ж за порядок будет?..