Любопытство наказуемо
Шрифт:
Нам открыла мускулистая женщина в клетчатом платье и грязном фартуке; волосы ее были скручены в пучок на макушке. Такие пучки, по-моему, были в моде во времена старого короля Вильгельма IV; в наши дни их почти и не встретишь. Но Уайтчепел — такое место, где если что полюбят, то полюбят навсегда. Такая прическа больше всего напоминала выступ на бочонке с печеньем. Вначале хозяйка хмурилась, но, узнав Поттера, расплылась в улыбке:
— А, мистер Поттер! Я вас не ждала! — Она поднесла руку к своему пучку и жеманно улыбнулась.
— Здравствуйте, миссис Доусон, — ответил Поттер. — Извините
Взгляд миссис Доусон переместился на нас.
— Полиция? — спросила она, тут же перестав улыбаться. — Мне неприятности ни к чему. — Она подбоченилась и перегородила собой проход.
Не дожидаясь, пока Поттер откроет рот, я пояснил:
— Мы сопровождаем этого джентльмена, мистера Роуча, у которого есть к вам дело.
Взгляд мегеры уперся в Чарлза Роуча. Тот снял цилиндр и поклонился, продемонстрировав великолепное самообладание.
— Человека благородного сразу видать. — Миссис Доусон снова заулыбалась и даже присела в подобии книксена. — Входите, джентльмены, входите… Эй, Дотти!!!
Хозяйка повернула голову, и мы невольно вздрогнули от ее внезапного пронзительного вопля.
— Дотти! Перестань мешать овсянку и поставь чайник! У нас гости!
Она зашагала вперед, снимая на ходу грязный фартук и швыряя его на шаткое кресло.
Комната, в которую мы вошли, служила одновременно гостиной и кухней. У стены напротив стояла маленькая кухонная плита, на которую ставила мятый чайник неряшливая девчонка лет четырнадцати — видимо, та самая Дотти. Брошенная каша булькала и пыхтела сама по себе; судя по запаху, она уже пригорела. Над плитой висела веревка, протянутая через всю комнату; на ней сушились тряпки, служившие, как я догадался, пеленками и подгузниками.
Я вспомнил маленького Питера Харриса, брошенного на вокзале Кингс-Кросс. Какое-то время он тоже находился в приходских яслях, а потом его передали в частный приют. Хотя обстановка там была спартанской, но, безусловно, лучше, чем здесь. Несчастным малышам, которые оказались в этой дыре, крупно не повезло в жизни.
— Садитесь, господа, — пригласила хозяйка.
Поттер уселся; мы же невольно застыли на месте, увидев остальных обитателей комнаты. На попечении миссис Доусон находилось не меньше дюжины разновозрастных малышей. Одни только ползали, другие умели ходить. Самые маленькие лежали в колыбельках, устроенных в ящиках из-под апельсинов. Нескольких малышей постарше приставили к работе: они мыли тарелки в тазу с грязной водой. Наверное, то была единственная вода, к которой за день прикасались их руки; мне показалось, что сегодня детей не купали. И они сами, и их одежда казались неимоверно грязными. Все питомцы миссис Доусон были худенькими, рахитичными и не по-детски молчаливыми. Они не сводили с нас огромных испуганных глаз. Нескольким малышам побрили головы, наверное, из-за вшей; на бритых головах выделялись ярко-фиолетовые пятна.
— Генцианвиолет, — заметил Моррис, обращаясь ко мне. — Моя жена всегда держит бутылочку в своей аптечке. Очень хорошо заживляет ранки на коже.
С трудом взяв себя в руки, я сел на предложенный мне стул. Роуч занял шаткое кресло. Моррис остался стоять у двери.
Поттер
— Значит, хотите кого-то из них забрать? — осведомилась она, сразу приступая к сути дела. — Выходит, мистер Поттер, мне вычет сделают, так, что ли?
— Несомненно, мадам, вскоре место этого ребенка займет другой, — заверил ее Поттер.
— Кого вы хотите забрать? — равнодушно спросила кормилица, обводя рукой комнату со своими питомцами.
Дотти протянула мне щербатую эмалированную кружку с черным чаем.
— Хотите подбавить туда капельку рома? — вежливо предложила миссис Доусон.
— Спасибо, не стоит, — ответил я.
— Ну да, вы ведь на службе, — кивнула она. — Может, джентльмен хочет? Или вы, мистер Поттер? Обычно-то вы не отказываетесь.
Поттер, которого ее замечание совсем не обрадовало, раздраженно сказал:
— Только когда у меня болит грудь из-за тумана.
— Номер двадцать седьмой! — громко сказал я. — Девочка по фамилии Флинн.
Миссис Доусон снова потрогала свой пучок и рассеянно оглядела малышей.
— Вспомнить надо… Которая тут двадцать седьмая?
— Вон она, мамаша, — сказала Дотти, указывая на один ящик из-под апельсинов.
Она проворно подбежала к колыбели. Мы следили за ней, почти не дыша. Дотти вытащила младенца и повернулась к нам с довольной улыбкой:
— Ну вот, так и есть! Номер двадцать семь.
Ребенок тихо лежал у нее на руках. О том, что девочка не спит, можно было понять только потому, что она пошевелилась и слабо взмахнула в воздухе крошечным кулачком, как будто желая что-то схватить.
— Вы… уверены? — хрипло спросил Роуч.
— Ну да, конечно, уверена. Вот, видите… — Дотти задрала грязную рубашонку малышки и показала кусочек картона, примотанный к ножке бечевкой. — Я сама и написала ее номер. Я всех записываю, кто к нам поступает.
— Дотти у нас мастак по буквам. — В голосе миссис Доусон зазвучали нотки материнской гордости. — Выучилась в воскресной школе.
Я отставил кружку и подошел взглянуть на девочку. У нее были красивые голубые глаза, как у ее матери, но смотрела девочка безразлично. Такое выражение часто встречается на личиках брошенных детей, которых никогда не ласкали, над которыми никогда не ворковали матери. У миссис Доусон — я не сомневался — дети были заброшены двадцать три часа из двадцати четырех. Такие дети не плачут. Они уже поняли, что плач им не поможет. Меня переполнял гнев, но я понимал, что не имею права давать себе воли. Перевернув картонку, я прочел на ней каракули: «27 Флинн».
— Это она, — сказал я, обращаясь к Поттеру.
Чарлз Роуч поднялся. Он являл собой внушительное зрелище: солидный джентльмен с серебристыми бакенбардами, в парчовом жилете, с золотой цепочкой от часов. В этих грязных, переполненных яслях он казался Юпитером, который вот-вот свершит свой суд. Миссис Доусон встала и испуганно расправила складки на платье.
— Мы забираем мою внучатую племянницу и немедленно уходим отсюда, — объявил мистер Роуч.
— Как? — спросила практичная Дотти.