Любовь Чейза
Шрифт:
— Чили? — Она с отвращением уставилась в плошку с жирным мясом, тушенным по-техасски, с острым красным перцем. — А что случилось с куриной лапшой, которую приготовила тебе твоя мать?
— Я ел ее во время ленча, но второй раз за день она мне в глотку не полезет.
— Я захватила консервированное чили; думаю, через пару дней для тебя это будет самая подходящая пища. Но сейчас — вряд ли это то, что тебе нужно.
— Не нуди насчет того, что я ем.
Он опустился на табуретку и отправил в рот еще ложку. Подняв голову, кивнул на другую табуретку, приглашая ее сесть. Она сбросила жакет и села.
Очистив
— Нет смысла обрекать цветы на преждевременную смерть только из-за того, что ты идиот, — сказала она, снова устраиваясь на табуретке.
Он нахально хмыкнул:
— Пропадаешь зазря, Марси. Из тебя вышла бы чудесная женушка. Ты такая… — Он замолчал и всмотрелся в нее попристальнее. — Что у тебя с глазами?
— Что ты имеешь в виду?
— Вроде бы покраснели. Ты плакала?
— Плакала? Конечно, нет. Меня что-то линзы стали беспокоить. Пришлось их вынуть.
— Линзы… Пока я не увидел тебя в очках, мне и в голову не приходило, что ты теперь носишь контактные линзы. Твоя внешность очень изменилась по сравнению со школой.
— Несколько двусмысленный комплимент, но все равно — спасибо.
Он перевел взгляд пониже.
— И грудь появилась.
— Все равно ничего примечательного. Не то что у твоей возлюбленной.
Он как-то заметно подобрался, на лбу проступили морщины.
— Возлюбленной?
— Та, вчерашняя дама…
Он успокоился.
— А… У нее сиськи что надо, а?
Марси вытянула руки вперед:
— Вот досада! Ты что, не помнишь?
— Нет. Ни единой черты.
— Не помнишь серебряные волосы и пронзительно-алые ногти?
— Не-а! — Глядя ей прямо в глаза, он добавил: — Она была просто удобная шлюшка.
Марси хладнокровно навалилась на стойку бара. Не отводя взгляда, она подалась вперед.
— Послушай, Чейз, давай я избавлю тебя от усилий, которые ты тратишь, чтобы меня оскорбить. Не существует такого оскорбления, которого я не слышала бы, начиная с того, что меня звали Четырехглазой Куриной Ножкой, и Занудой, и Рыжиком… Так что ты можешь вести себя как подонок, когда я приношу тебе цветы, и это меня не оскорбляет. Что до непристойностей, то я работала вместе с мужиками, с тех пор как окончила колледж. На любую неприличную шутку, которую ты только можешь придумать, я могу ответить еще более неприличной. Я знаю все слова, которые пишут в сортирах. Ты не можешь сказать ничего, что бы меня возмутило или шокировало… Понятно, что твоя потенция не умерла вместе с твоей женой, хотя тебе этого, быть может, и хотелось бы. У тебя есть физиологические потребности, которые ты удовлетворяешь с теми бабами, которые в данный момент оказываются под рукой. Я тебя не хвалю и не осуждаю за это. Сексуальность естественна для человека, и каждый из нас распоряжается ей по-своему. Нет, меня ставит в тупик не твое поведение, а поведение тех женщин, которые позволяют тебе себя использовать. Кругом люди, которые о тебе беспокоятся, а ты упорно отвергаешь их внимание и злоупотребляешь их заботой. Но я не позволю тебе поступать
Она встала, потянулась за жакетом и надела его.
— Ты, наверное, слишком туп, чтобы понять, что самое лучшее, что с тобой случилось, — это бык по кличке Эльдорадо. Жаль только, что он не лягнул тебя как следует в башку. Может, вбил бы тебе немного здравого смысла!
Она направилась к двери, но не смогла и шагу ступить. Чейз поймал ее за полу жакета.
— Извини, пожалуйста, останься ненадолго!
Повернувшись, она бросила на него возмущенный взгляд:
— Чтобы ты еще раз проехался насчет того, что я не замужем? Чтобы снова попытался шокировать меня непристойностями?
— Нет. Чтобы я не был таким чертовски одиноким!..
Чейз не знал, почему он так открылся перед ней. Может, потому, что она была так же честна с ним. В глазах всех остальных она была добившейся успеха привлекательной женщиной. Однако когда она смотрела в зеркало, то видела там высокого, худого очкарика с волосами цвета морковки и накладками на зубах.
— Пожалуйста, Марси…
Для виду она еще поупиралась, когда он потянул ее за руку, но в конце концов смягчилась и снова уселась на табуретку с гордо поднятой головой. Впрочем, после того, как их пристальный взгляд в глаза друг друга растянулся на долгие секунды, нижняя губа Марси начала подрагивать.
— Ты все-таки винишь меня в смерти Тани, да?
Он поймал обе ее руки и сжал их в своих ладонях.
— Нет, — ответил он твердо. — Нет. Очень жаль, если у тебя все же создалось такое впечатление.
— Наутро после аварии вы с Лаки пришли ко мне в больницу, и я спросила, считаешь ли ты меня виноватой в смерти Тани. Помнишь?
— Нет. Я был переполнен горем и почти ничего не помню о том времени. Лаки потом сказал мне, что я вел себя как настоящий шизик. Но что я помню точно, так это то, что у меня не было зла на тебя. Виноват тот парень, который вылетел на красный свет. Бог так распорядился, при чем здесь ты? Ты тоже пострадавшая. Я убедился в этом, когда мы ехали домой.
Он невидящим взглядом уставился на свои руки, но не почувствовал ничего даже, когда провел большим пальцем по костяшкам ее пальцев.
— Я так любил Таню, Марси.
— Знаю.
— Но тебе не понять… Никто не может понять, как сильно я ее любил. Такая добрая, чуткая… Она никогда не скандалила, очень переживала, когда кто-нибудь расстраивался. Умела дразнить так, чтобы было смешно, но совсем не обидно. Таня никогда не причиняла боль. Нам было невероятно хорошо вместе. Плохие дни с ней становились лучше, а хорошие — великолепными.
Он вздохнул полной грудью.
— А потом ее не стало. Так внезапно. Так необратимо. Только пустота и туман вокруг.
Он почувствовал, как к горлу подступает комок — свидетельство того, что мужество покидает его, и с трудом сглотнул.
— Я попрощался с ней. Обнял и поцеловал. Помахал ей вслед, когда вы уезжали. А потом я увидел ее уже в морге. На столе. Было холодно, у нее посинели губы…
— Чейз!
— И ребенок, Марси… Мой ребенок! Он погиб. — Глаза его наполнились жгучей влагой. Чейз отпустил руки Марси и, сжав кулаки, размазал предательские слезы. — Иисусе…