Любовь дарующие: рассказы о любви, надежде и мурчащих котах
Шрифт:
И снова:
– Ира, не ори!
А ей хочется! Орать в голос и прыгать по бортику бассейна, размахивая руками от восторга, потому что ее сын выиграл! Первые соревнования после перенесенной операции. И это значит, что теперь можно точно выдохнуть и немножко отпустить себя. И не просыпаться ночью, испуганно вздрагивая и прислушиваясь к тишине, царящей в квартире. Как он дышит? Не плачет ли во сне?
Почему так? Почему люди перестают слышать друг друга? Привычка мешает? Или что-то другое?
Ирина
Вот… Человек… Которого она столько лет любила… Странно, что хочется говорить об этом в прошедшем времени. Ведь ничего не изменилось? Или же изменилось как раз все? Где ответ на этот вопрос? И почему он вдруг понадобился ей именно сейчас…
– Ты чего?
Недоуменный взгляд. Вопрос, словно нарисованный в воздухе жирно и четко и повисший там. Снова.
Их там уже много, этих вопросов. Они похожи на черные кляксы, распластанные в пространстве. Ирина словно видит их все и разом. Свои, мужа, сына… И ни одного ответа. Почему? Неужели им совершенно все равно теперь, кто и что ответит?
– Ничего…
Вроде бы ответ, но совершенно безликий. Словно не было его вовсе. Как и всегда в последнее время.
Что-то теребит внутри, не давая покоя. Не молчи! Скажи все, о чем ты думаешь! Так будет лучше!
А лучше ли? Вдруг ее опять не услышат? Тогда что? Снова упреки, потому что крик рвется наружу, выплескиваясь всей той болью, которая накопилась внутри.
Ирина откладывает в сторонку ручку.
Плевать!
– Святик! Иди сюда!
– Что, мам? – сын взъерошенный, уже полусонный.
– Собирайся!
– Куда? – такие густо-карие, как и у нее самой, глаза распахиваются от удивления.
– Мы едем в Питер.
Она встает с дивана, отбросив в сторону ненужный уже учебник и поймав растерянный и удивленный взгляд мужа.
– Когда? Зачем?
Два вопроса сливаются в один, и ее мужчины смотрят на Ирину так, словно видят впервые.
– Потому что мне нужна пауза. И потому что лучше будет, если ты это сочинение напишешь сам. Без моей помощи. Вот посмотришь на картину и напишешь. А я тоже посмотрю. И подумаю.
– О чем? – Святик начинает приплясывать на месте от нетерпения, и Ирина невольно улыбается. Совсем как она в детстве.
«Ирина, не танцуй на стуле!»
«Танцуй, сынок! От радости, от предвкушения! Сколько еще в твоей жизни будет всего… Запретов, ограничений, недопонимания. Танцуй! Пусть хотя бы сейчас тебе будет хорошо! Чтобы было потом что вспомнить!»
– О своем, родной! Иди, собирайся! А я пока возьму билеты. Много вещей не бери. Мы на пару дней.
Ноутбук, молчание мужа…
Ну и пусть! Зато она снова войдет в тот самый зал и встанет на то самое место, откуда так хорошо видно
– Ира, не ори!
Вагон, места… Хорошо еще, что билеты есть…
– Не два. Три.
Теплые пальцы обхватят ее руку, двинут мышку чуть в сторону и исправят будущее.
– Прости!
– Я же мегера…
– Зато моя. Я тебя и такую люблю. И сбежать у тебя от меня не получится.
– А я не от тебя. Пока – нет.
– Тогда от кого?
– От себя, наверное…
– Странная затея. От себя убежать невозможно. Разве ты не знала?
– Нет. Очень хочется.
– Не стоит. Мы все не пряники. С чего ты вдруг?
– Надоело. «Ира, не ори!»
– Понятно. Почему не сказала?
– Разве и так неясно?
– Нет. Почему нельзя просто сказать, чего ты хочешь? Или не хочешь…
– Наверное, потому, что это так сложно. Страшно это.
– Боишься, что я не услышу?
– Боюсь.
– Ясно. Я виноват.
– В том, что я стала такой?
– Да. Ведь ты – часть меня.
– Та еще половинка.
– Не иронизируй. Ты – лучшая.
– Ага! Рассказывай! Горластая только больно.
– Потому и горластая, что больно.
– Если ты все так хорошо понимаешь, то почему молчал?
– Ждал, когда ты поймешь себя. Глупый был. Надо было раньше…
– Надо было…
– Ир?
– Что?
– Еще не поздно?
Тишина. Время. Прошлое. Настоящее. Будущее.
– Нет…
Единственная моя…
– Иваныч! – Пелагея совсем запыхалась и от этого крик получился не крик, а так, полушепот. Она немного отдышалась и закричала громче. – Мишаааа! Да где ж ты есть-то?!
– Что? Что ты кричишь, Поля? – из-за недостроенной новой бани показался Михаил Иванович, местный егерь и сосед Пелагеи.
– Беда, Миша! Выручай!
– Да что случилось-то?
– Пойдем, по дороге расскажу! Григорий опять там лютует.
Михаил вздохнул и махнул Пелагее на калитку. Догоню, мол. Он быстро сполоснул руки и накинул на плечи куртку. Осень была в этом году ранняя, ночью уже и подмораживало. Граф запрыгал вокруг, пытаясь поставить лапы на плечи хозяину, заглядывая в глаза, но Михаил шуганул лайку и примкнул поплотнее калитку, чтобы собака не выскочила следом, а то ищи ее потом.
Пелагея уже маячила почти в конце улицы, и он прибавил шагу. Непонятно, чем там все сегодня обернется, надо поспешать, а то ведь, неровен час, Григорий по этому делу натворит непоправимого.