Любовь и чума
Шрифт:
— О, ваша светлость была обманута сходством, из-за которого я страдал уж не раз! — возразил нищий смиренно. — Я имею несчастие походить точь-в-точь на своего брата, который занимается ловлей раков и заслуживает быть повешенным за все свои гнусные проделки. Если он еще пользуется жизнью и свободой, то, конечно, обязан этим моим за него молитвам.
— Да, это сходство поразительно в высшей степени и опасно для тебя, — проговорил холодно дож. — Берегись, как бы тебя однажды не повесили по ошибке! Нет, любезный Панкрацио, ты можешь обманывать легковерных. Но что
— Царь ты мой небесный! — воскликнул с негодованием нищий. — Как может ваша светлость ни с того ни с сего осуждать неповинного ни в чем бедняка, думающего день и ночь только лишь о том, как бы прокормить своих детей? Поверьте, что мой славный друг Корпозеко только шутил... Ему и в голову не приходила никогда мысль убивать дожа. Наши желания очень ограниченны: ему хотелось бы растолстеть, а мне похудеть — вот и все!
— Перестань дурачить нас! — перебил строго дож. — Отвечай мне без уверток, был ты в числе грабителей, опустошивших арсенал, или нет?
Вопрос был поставлен так прямо, что Панкрацио смутился, несмотря на все свое нахальство, и невольно покосился на дверь.
— Выслушайте меня, монсиньор, — проговорил он, наконец. — Я по природе своей враг всякого шума и насилия. Да кроме того, Бог наградил меня такой дородностью, которая положительно препятствует мне принимать участие в каких бы то ни было буйствах. Могу заверить вас, что если бы я присутствовал при грабеже, о котором вы говорите, то плакал бы горькими слезами над заблуждением народа и молился бы за него.
— Право, подумаешь, что ты невинный ягненок! — воскликнул гневно Виталь. — Но довольно об этом. Из твоих слов я заключаю, что ты молишься только за одних негодяев, но не за честных людей... Сказать ли тебе, зачем ты присутствовал при грабеже и поощрял своих товарищей, если не делом, то словом? — прибавил он.
Панкрацио побагровел, и по его гигантскому телу пробежала заметная дрожь от осознания, что отрицать свое присутствие в толпе грабителей было невозможно.
— Очень хотелось бы узнать мнение вашей светлости, — ответил он с покорностью, которой далеко не соответствовал его хитрый взгляд.
— Ты вовсе не старался укротить бешенство народа, но пользовался им. Мне известно, что оружие продано евреям в гетто.
— В моей ли власти было помешать этому богопротивному торгу? — заметил нищий, вздохнув сокрушенно.
— Конечно, не в твоей. Ведь ты сам был, по обыкновению, посредником между покупателями и продавцами!
— Это ужасная клевета! — воскликнул Панкрацио, простирая к небу свои громадные руки. — Позвольте мне доказать мою невиновность... Пусть судят меня, пусть подвергнут меня мучительной пытке, если я действительно помогал продать евреям оружие!.. Позовите свидетелей!.. Клянусь всеми святыми, что я честный нищий и обвинен несправедливо... Ваша светлость, умоляю вас
Но Виталь Микели ни чуть не был разубежден этой наглой комедией.
— Ты просишь, чтобы тебя подвергли пытке? — сказал он сухо. — С большим удовольствием! В этой милости я не откажу тебе!
Нищий побледнел.
— Воля ваша, монсиньор, — отозвался он, — но вы увидите, что я перенесу молча все мучения... Бедное семейство мое тоже не пропадет: все поспешат наперебой обеспечить его существование, когда узнают, что вы убили меня.
— Я прикажу обыскать все углы гетто! — воскликнул дож, удивленный цинизмом Панкрацио.
Последний усмехнулся и ответил:
— Евреи хитрее вашей светлости, они не оставят своих сокровищ на виду! Ничего вам не поделать с ними, если б даже я подтвердил вам, что оружие куплено ими!
— Бессовестный подлец! — закричал дож вне себя. — Ты смеешь издеваться над своим господином?
Он поднял руку, чтобы ударить негодяя, который смотрел ему бесстрашно в лицо.
— Угрозы неуместны тут! — сказала Лукреция, удерживая руку мужа.
Панкрацио между тем наполовину прикрыл глаза и принял позу человека, молящегося за своих судей.
Догаресса обратилась к нему и спросила спокойно:
— Хочешь ли ты продать нам оружие?
— А кто заплатит за него, ваша светлость? — спросил нищий, открыв глаза. — Сокровищница пуста...
— Откуда ты знаешь это?
— О Господи, я стоял возле дверей, когда его светлости угодно было сообщать вам эту новость!
В это время вернулись молодые девушки с большим ящиком из сандалового дерева, который и поставили на стол. Догаресса открыла его и показала нищему заключавшиеся в нем драгоценности.
— Как ты думаешь, — спросила она. — Могут ли эти вещи быть обращены в золото? И нельзя ли купить на них железо?
Глаза нищего загорелись огнем жадности.
— Да, синьора, — ответил он. — На сокровища нет определенной цены, и потому я предпочитаю их деньгам, так как легче...
Он остановился, поняв свою неосторожность, но потом продолжал:
— Одним словом, ваша светлость, я весь к вашим услугам, если вы дадите десять таких ящиков обитателям гетто, с которыми я живу по соседству...
— Называй их уж прямо своими сообщниками, гадкий ростовщик! — перебил раздраженный дож. — Ты думаешь, я не знаю, что ты вовсе не нищий, хотя и увешиваешь себя грязным тряпьем.
Панкрацио притворился, что не слышал замечания дожа, и продолжал:
— Да, синьора, взамен десятка ящиков, подобных этому, евреи найдут вам все оружие, украденное из арсенала.
— Ну тогда торг можно считать законченным, Панкрацио, — сказала Лукреция холодно. — Скажи своим соседям, чтобы они готовились обменять свою добычу на мои ящики с драгоценностями, которые будут доставлены им не позже трех часов нынешнего дня.