Любовь и доблесть
Шрифт:
Соболева не двигалась с места. Даша метнулась к шкафчику позади стола, открыла одну дверцу, другую. Нашла что искала: коньяк в вычурной, фигурной бутылке. Отвинтила пробку, подала Соболевой:
– Хлебни.
Та сделала большой глоток, перевела дыхание, потом – еще несколько глотков. Тряхнула головой:
– Как наваждение нашло...
– Ну что, пошли?
– Погоди.
Соболева подошла к платяному шкафу, распахнула, увидела костюм доктора, отыскала бумажник, вывернула.
– Отлично! – В руках ее оказалась увесистая пачечка сотенных и
Огляделась, заметила кассетный магнитофон, подхватила.
– Зачем? – удивилась Даша.
– Аппарат – новье, завтра на станции и толканем, поняла? Со свистом уйдет, если не дорожиться.
– Да деньги же взяли.
– Денег много не бывает.
– А милиция?
– Не, эти не купят – так отберут. А вообще, если с кем из здешних ментов корешишься, подскажи: нам бы бумаги выправить и на юга свалить. В детдом хода нет: директриса и так зубы точила, а теперь – с кашей съест. Ну, вроде все?
Пошли.
Даша вышла в коридор. Светка не удержалась, с силой пнула лежащего без движения доктора и поспешила за Дашей.
Катька дожидалась их возвращения, дрожа от страха. К станции идти решили лесом: никакая добропорядочная машина троих девчонок среди ночи не повезет: побоятся останавливаться, решат, дружки где затаились. Да и Вик с санитаром могут вскорости оклематься и объявить облаву: своими ли силами или с привлечением правоохоронцев – и то и то плохо. Минут через двадцать замаячили огни железнодорожной станции, но Светка свернула на уходящую налево грунтовку.
– Чует мое сердце, там нас ждет покой и отдых.
И точно: вскоре показались рядки дачных домиков. Дачи были старые, еще советских времен, военизированной охраны опасаться не приходилось, и все же девчонки старались идти тихохонько. Домик выбрали победнее, какой-то подходящей железякой хотели было сковырнуть замок, но Катька отговорила: ее просто-напросто подсадили, она кошкой забралась по стене и проскользнула в маленькое слуховое оконце на чердаке. Оттуда пробралась в комнату, открыла внутренние ставни и окно:
– Забирайтесь. Жить можно.
Глава 43
Внутри домика оказалось просто, уютно, пахло малосольными огурцами, какой-то травой, грибами, чесноком. Хозяевами, видно, были пенсионеры, наезжали часто: в хлебнице нашлось с полбуханки не очень черствого черного хлеба, девчонки живо умяли его, запивая рассолом из банки, и через несколько минут улеглись на широкой лежанке у стены. Катька уснула сразу, Светка – ворочалась и вздыхала.
– Везет же людям... – ни к кому конкретно не обращаясь, произнесла Соболева. Потом приподнялась, спросила Дашу:
– Слушай, Головина, а ты домашняя?
– Ага, – вяло отозвалась Даша.
– С родителями живешь?
– С папой.
– А мама?
– Умерла. Я еще маленькая была., – А живешь-то в Княжинске?
– В замке, – полусонно пролепетала Даша.
– Ну да...
– Ага.
– Ври... Все мы врем. Так жить легче. А мы с Катькой завтра на юга подадимся. Аида с нами? А чего? Деньги есть. Еще бы документы какие раздобыть, и вовсе было бы ладно. А, все равно: с дальнобойщиками как-нибудь докатим.
– А жить где станете?
– Найдем. Юг, лето. Там лето долгое, до октября.
– А ты была уже?
– Нет.
– И не страшно?
– Есть чего бояться? Очень хочется, чтобы было тепло.
– Ты плачешь, Свет?
– Чуть-чуть. Совсем не знаю, как жить. Совсем. Никогда у меня не было дома. Бросили меня, еще в роддоме. Значит, никому не нужна. Как росла, завидовала очень тем, которые... Потом – ждала. Потом – злилась. Убила бы и мать, и отца... Потом – снова ждала, сочиняла себе чего-то... Я вроде есть, а вроде и нет меня. Никому же не нужна. Так что со мною может случиться такого?
Ничего. Ни со мной, ни с Катькой... Только... Как-то совсем несправедливо все это. Вот и плачу. Жить все равно хочется. Там, где тепло. Ты знаешь, где тепло?
– Нет.
– А я – знаю. Дома. Ладно, что я тебя гружу, Головина? Все равно никто никому ничем помочь не может.
– Я скажу папе. Он поможет тебе.
– Да? В постельку возьмет?
– Не смей!
– Да ладно. Навидалась я.
– Я его попрошу. У тебя будет дом. И у тебя, и у Катьки.
– Врешь ты. Но все равно ври. Тебя хочется слушать. И какой у меня будет дом?
– Красивый. Сад в нем будет. Зимний.
– Я не хочу зимний. Я хочу летний.
– И летний тоже будет... – Даша говорила уже едва-едва, глаза слипались, перед глазами высились какие-то лестничные пролеты, большие рыжие коты, похожие на маленьких львят, и она обнимала их, потом она чувствовала запахи дома... – Красивый будет.
– А как ты оказалась в психушке?
Даша пыталась сосредоточиться, но не могла уже... Снова лестницы, снова всходы, какой-то ветер, бегущий человек, Даша его узнала, это был Олег, он бежал сквозь ветер, и плащ его развевался за спиной крыльями...
– Не помню, – прошептала она. – Дом будет красивый.
– Спи, Дашка. Ты добрая. А жаль. Всем добрым в этой жизни несладко. Спи.
Даша ответить не смогла ничего. Глаза ее совершенно слипались, девушку бил внутренний озноб, сотканный из усталости и тревоги, и единственное, чего она хотела сейчас больше всего, – это уснуть, забыться... Котенок свернулся у нее в руках теплым комочком; его тоже покормили вымоченным в воде хлебом, но ел он вяло, беспокоился, а сейчас затих. Он запрятал крохотный нос в Дашин свитер и уснул, и снились ему, наверное, тревожные сны. Сердце котенка билось часто-часто, и Даше подумалось, как уязвима жизнь: вот этот маленький звереныш, теплый, доверчивый, живой... Но защищена эта пульсирующая жизнь всего лишь крохотной мягкой оболочкой, и злой может эту оболочку разрушить... Или – не все так просто? И решение о жизни любого на этой земле принимается совсем не здесь?..