Любовь и доблесть
Шрифт:
– Нет, вы не из этих, – глянув на Данилова, внимательно заключил Бутурлин.
– Из каких?
– У моей дражайшей супруги есть племянник. Обаятельный, целенаправленный и примитивный, как все нынешние молодые люди, занимающиеся бизнесом. Они деятельны, подтянуты, внимательны, умны, но и ум их какой-то однообразный, что ли... Направленный только на то, чтобы достигнуть успеха. Как сказал классик, «легкость в мыслях необыкновенная»... Плавно перетекающая в упрощенность понятий при полном отсутствии мечты! Таким даже удача не нужна, в удаче есть что-то от Божьего промысла; эти же не желают ни мечтать, ни драться, ни рисковать:
– Не понимаю. – Кинул скорый взгляд на Данилова, произнес:
– А у вас, похоже, другая беда.
– Разве?
– Вам некуда возвращаться. Поэтому и ехать, собственно, некуда. Хотя вы и стремитесь. И не спорьте: у меня глаз наметанный.
– Вы еще добавьте: от себя не убежишь.
– Все бегут от себя, кому-то даже удается. А многие успешны в этом побеге.
Я имею в виду материальный эквивалент. – Бутурлин скривился в гримаске, весьма отдаленно напоминающей улыбку. – И я – из их числа. Помните Маркеса и его «Сто лет...»? Книга который год мировой бестселлер, а знаете, что в ней самое удачное? Название. Каждому приятно убедиться, что он не одинок в своем одиночестве!
Люди – как льдины. Одни похожи на айсберги: то, что они являют миру, – лишь крохотная частичка того, что они собой представляют. И все мы чувствуем эту титаническую подводную мощь! А другие – так, льдинки в грязных лужицах, чуть солнышко пригреет и – нет их: растворились без остатка, лишь бензиновая гарь да мусор.
Бутурлин невидяще уставился в переборку, спросил:
– Хотите водки?
– Теперь мой черед угощать.
– Бросьте. Слава богу, не европейцы.
Бутурлин открыл кожаный портфель, извлек четырехугольную бутылку «Столичной».
– Другую не потребляю. А эту мне прямо с завода привозят, так сказать, из директорских подвалов. – Не дожидаясь согласия Данилова, расплескал по стаканчикам. – Французский коньяк хорош, но есть в нем ненужная игривость и излишняя аристократичность. Вернее даже – избыточная, словно титул герцога, лишившегося и герцогства, и короны. Водка – честнее. Ну что, за полет?
– Пока летим – нет.
– Ну да, ну да... Хотя я и в переносном смысле, но тоже суеверен, каюсь.
Тогда – за друзей. И за то, чтобы их не становилось меньше.
Водка действительно была хороша: исключительной очистки, с мягким зерновым ароматом. Оба выпили ее махом, закусили орешками.
– Вот это – по-нашему. Друзья... Вся беда, что и друзья мои состарились.
Странно: люди спешат за модой, следят за одеждой и совершенно забывают о собственном теле, а оно – ветшает, расползается, как лохмотья... Но дело даже не в этом. – Бутурлин глубокомысленно замолчал. – Они состарились душами.
Переженили детей, материально устроены и – словно на пенсию вышли: живут и счастливы. Они где-то есть, но их нет рядом, А рядом те, кого принято называть «свои».
Все свои.
Все друг другу – чужие.
Перед временем, про запас
Сочетаем лживые жизни,
Вспоминаем лучистость
И – уходим раннею ранью,
Уезжаем ночью степной,
Не желая верить раскаянью
Птицы ветрено-разъездной.
Наудачу удача сложится,
И удача уйдет непрошено.
На любовь два сердца умножатся,
Вспоминая два счастья – ложные.
Стихотворение Петра Катериничева «Все свои».
Друзья состарились, других – нет. А я мотаюсь, мотаюсь... Зачем?
– Дела?
– Бросьте, Олег, какие дела! Все дела мы выдумываем себе сами. Как, в конечном счете, и жизнь. А когда летишь вот так вот, а под тобой десять тысяч метров пустого пространства, приходит невнятная мысль: а что, если... И самое грустное, что пропадешь, и от тебя не останется н и ч е г о. И был ли ты в этой жизни айсберг или пустышка – уже никто не узнает. Ты пропадешь со всеми неотсиявшими рассветами и закатами, с мыслями о смерти и бессмертии, с памятью о первой любви и горечью любви несостоявшейся... И все люди, которых ты встречал, и все места, что посетил, и все красоты, моря, все выстроенные воздушные замки – все погибнет вместе с тобой... Вот что страшно.
Бутурлин замолчал и загрустил. Именно загрустил, а не затосковал: тоска опасна, грусть – жизнеутверждающа, даже если она кажется безнадежной.
– Хотите, угадаю вашу профессию? – спросил он вдруг.
– Попробуйте. – Данилов растянул губы в «европейской» улыбке.
– Вы, дорогой Олег, профессиональный... искатель приключений. – Бутурлин задумался на мгновение, устремив взгляд куда-то внутрь себя, усмехнулся:
– Впрочем, испытания, случающиеся с другими, люди чаще всего называют приключениями. Нет, не приключения вам нужны. Удача. Счастье. Вот сидите вы здесь в необмятом костюмчике из дорогого бутика, в лице – печаль, а жалеть вас что-то не хочется, потому что чувствуется в вас что-то стоящее, настоящее, как раньше говаривали, уж простите за рутинный штамп, стержень. И еще – надежда!
«Все будет замечательно, потому что я так хочу!» Я открою вам немудреную жизненную тайну, а заодно и формулу счастья. Хотите? – Бутурлин смотрел на Данилова заговорщицки.
– Валяйте.
– Случай – дурной или счастливый – сам находит того, кто его ищет.
Глава 60
– "Все будет замечательно, потому что я так хочу", – повторил Бутурлин грустно. – Так и было бы со всеми нами, если бы не женщины.
– Женщины – помеха счастью?
– И притом – его непременное условие! Женщины... Если бы их не было, разве мы были бы способны хоть на что-то? А впрочем... Когда-то у меня была жена – прелестная, умная, очаровательная... Женщина, каких сейчас не бывает... Но в том-то и штука, что женщины такие, каковыми их создала природа: их страшит рутина семьи почти так же, как одиночество, вот они и мечутся между надежным мужем и необязательным адюльтером... Но дело даже и не в этом. Жаль, что с потерянной любовью мы теряем и частичку себя. – Бутурлин помрачнел, какое-то время сидел молча, потом выговорил: