Любовь и фантастика (сборник)
Шрифт:
Лето провели на даче в лесу. Два месяца были – сплошной детский день рождения; малышам на Анютином курсе поочередно исполнялся год. Все они казались самостоятельными и совершенно взрослыми.
Первого же сентября ей здорово надавала по ушам физкультурница, и даже пригрозила отчислением – из-за двух-то лишних килограммов! Пришлось из кожи вон лезть в тренажерном зале, зато потом на медосмотре ее три раза похвалили и даже назначили прибавку к стипендии.
На второй раз – третий курс, второй ребенок – им разрешили выбирать не просто фенотип, но даже отца будущего ребенка. Анюта думала, что курс от
Она выбрала молодого темноволосого парня с выдающимися скулами и внимательными миндалевидными глазами. Она не знала, как его зовут. И никогда не увидит его воочию. Но ее ребенок – она почему-то думала, что снова будет мальчик – возможно, унаследует эти глаза и этот взгляд…
В октябре одну Анютину однокурсницу поймали с сигаретой. Как она ни рыдала, как ни просила прощения, как ни клялась, что больше никогда-никогда – ничего не помогло. В присутствии всего курса ей было сказано, что безответственность и занятия на демографии – несовместимы. Что она – брак вступительной комиссии, что ей, конечно, положены пособия на детей, однако дальнейшее ее пребывание в профессии невозможно. Пусть ищет другую специальность и другую работу.
И отчислили.
В ноябре – Анюта была на третьем месяце, ее живот еще не был заметен, особенно под пальто – они с Лерой, той самой подругой, которая занималась теперь на четвертом курсе, отправились на выставку восковых фигур.
День выдался неудачный, Лера все время бубнила, что это примитивно, что это цирк, а не искусство, и в конце концов вспомнила, что опаздывает на встречу с двоюродной сестрой. Посреди восковых статуй подруги распрощались; Анюта пошла дальше одна, потому что втайне от Леры считала, что цирк, равно как и такая вот выставка, имеет право на существование.
Одна из фигур при ближайшем рассмотрении оказалась живым человеком – парнем лет двадцати, темноволосым и тонким, с очень темными миндалевидными глазами. Анюта обмерла: ей показалось, что перед ней – отец ее «теперешнего» ребенка…
Но уже в следующую секунду стало ясно, что парень – другой. Просто похож.
Он поймал Анютин взгляд. И улыбнулся приветливо, как давней знакомой.
Через полчаса они зашли в маленькое подземное кафе…
Она долго смотрела на себя в зеркало.
Хотелось одновременно плакать и петь. Господи, она влюбилась, а это все равно, что провалиться в банку с разогретым малиновым джемом.
Ей казалось, что это Лешкин ребенок родится у нее весной. Ей казалось, что он будет такой же чернявый и глазастый. Как уссурийский тигренок…
Но понимать, когда ты влюблен – все равно что смотреть захватывающий фильм с субтитрами на чужом языке. Голос разума – всего лишь белесые надписи внизу экрана…
Она знала, что девчонки уже все заметили и все поняли.
Она смотрелась в зеркало – и улыбалась, как мультяшный лягушонок.
Анюта дежурила по группе. Десять карапузов занимались кто чем; самым старшим был Анютин Димка, ему уже исполнилось год и шесть месяцев. Самой младшей была девочка однокурсницы Инги – той было год и четыре.
Комната была похожа на дно тропического моря. Тренажеры, кубики, пирамидки, груды обучающих и развивающих игрушек, только успевай отследить, кому что наскучило и кого чем лучше занять. Анюта замечала, что время в игровой проходит как-то слишком стремительно, хорошо еще, что большие часы с музыкой не позволяли ей заиграться.
«Жил-был у ба-абушки…»
– Детки! На горшочки!
Веселое оживление. Время перевести дух. Через час Анюту сменит Валя.
В кармане запиликал телефон.
– Тебе звонят из города, – сказала техничка.
У Анюты в груди будто разорвалась петарда.
«Я на дежурстве», – пугливо предупредил рассудок.
– Давай! – сказала Анюта.
Механическая мелодия в трубке. И далекий-далекий голос:
– Алло?
– Алло, – сказала Анюта, бесстрастно глядя, как хулиганствующий Валерочка опрокидывает свой горшок на цветастый мягкий палас.
– Аня?
Волна мурашек от щек до пяток.
– Да, привет!
– Ты свободна сейчас?
Холодок за ушами.
– Нет… Я на дежурстве. Но я могу перезвонить…
– Перезвони, пожалуйста, когда освободишься. Это примерно когда?
– Я через час, – сказала Анюта. – Да. Я. Через час перезвоню.
Снег выпал и не таял.
После детского шума и визга тишина парка казалась абсолютной.
– Лешка, Лешка, Лешка…
Ни одно дерево, полуголое, в скудном снежном облачении, не могло защитить парочку от постороннего глаза. По счастью, в парке было уже почти темно.
Леша сел на скамейку, Анюта оказалась у него на коленях. Некоторое время они ничего не говорили, по крайней мере, вслух.
– Слушай, – сказала Анюта, высвобождая наконец губы. – Слушай… Давай поженимся.
Леша выпрямился. Плотнее накрыл своей ладонью Анютину горячую ладонь:
– Разве тебе… можно?
– Да! – быстро заговорила Анюта. – Конечно, можно. Подадим заявление… Нам сразу дадут две комнаты в семейном общежитии. Нет, три! А на выпуске, через два с половиной года, мне дадут коттедж для семьи и тарифную ставку. А если ты пойдешь на курсы и станешь воспитателем…
– Но я не хочу быть воспитателем, – шепотом сказал Леша. – У меня другая специальность…
– Ну не становись, – легко согласилась Анюта. – Вовсе не обязательно… Просто будешь моим детям отцом. Димку усыновишь. Он тебе понравится, я клянусь, он такой классный…
– Анечка, – сказал Леша, проводя ладонью по ее волосам. – Я люблю тебя. И потому прошу бросить демографию.
– Ты повзрослела, – сказала Леркина мама.
Ей еще не исполнилось сорока. Она была одной из первых, кто двадцать с лишним лет назад решился поступить на демографию; Лерка была ее вторым ребенком. Младший Леркин брат – двенадцатый в семье – в прошлом году пошел в школу.