Любовь и фантастика (сборник)
Шрифт:
– Нет.
И столько силы, столько скрытой власти было в этом голосе, что Вирлена не решилась сопротивляться, хоть как ни мучительно стыдно ей было, когда рубаха упала на пол и она осталась стоять, совершенно на– гая.
Горячие ладони коснулись обнаженного тела. Вирлена вскрикнула и сжалась, ожидая неминуемого и ужасного; но ужасного не случилось. Горел огонь в очаге, облизывая ее тело волнами приятного тепла; сильные и нежные мужские руки успокаивали, осторожно подбадривали, путешествуя по бедрам, и вдоль спины, и по плечам, и по тонкой шее:
– Ты красавица…
И он тихонько привлек ее к себе, и она почувствовала, как в груди его под черной хламидой неистово колотится сердце:
– Нет тебе равных… Королева не сравнится с тобой… Не бойся же…
Руки его чуть сильнее сжали ее грудь – и, застонав, Вирлена выгну– лась дугой, сотрясаемая новой, невиданной дрожью – то была дрожь страха и стыда, смешанная с дрожью неизъяснимого, неясного желания.
Сама не зная как, она очутилась лежащей на теплой, мохнатой звери– ной шкуре; пальцы колдуна бегали по ее телу, как пальцы дудошника бега– ют по дырочкам флейты. Она металась, пытаясь прикрыться руками, потом почему-то заплакала, потом перестала.
– Хорошо, – колдун отвел ее ладони, защищающие вздрагивающую грудь, – хорошо…
И губы его коснулись сначала белого холма, а потом розовой вершины его; она, сама не зная зачем, обхватила вдруг его шею – не то оттолк– нуть хотела, не то, наоборот, притянуть поближе…
– Хорошо, – шептал он успокаивающе, – вот как хорошо… Разве тебе плохо? Разве тебе страшно?
И рука его оказалась там, где Вирлена боялась ее больше всего.
Где-то горел очаг, и багровые отсветы падали на потолок; и тогда она внезапно, вдруг осознала, что она сейчас – его, что принадлежит ему без остатка, и ей радостно было бы снять перед ним не только одежду – саму кожу…
Потом было больно и горячо. Она снова дрожала, и снова всхлипыва– ла; осторожно оглаживая ее грудь, он успокаивал:
– Все, все… Не бойся. Не надо бояться. Уже все.
Потом она долго лежала в кромешной темноте, обессилевшая, безволь– ная, разомлевшая… В дымаре дышал ветер, и тихо поскуливал дом, и сно– ва пахло терпкими, горькими травами – и в их запахе она ощущала едва уловимый дурманящий аромат, и ласковая рука лежала на ее голове; потом ее заботливо накрыли шкурой – точно такой же, как та, что была под ней. Она хотела думать – но мыслей не было, только теплая пустота…
Утром, пошатываясь, она шла домой.
Вставало солнце; подставляя ему лицо, Вирлена поняла вдруг, что сегодня увидит Кирияшика, что они поженятся, что каждый день их будет праздником, а каждая ночь… И тело ее сладко застонало, предчувствуя, как же сладко любить – любимого…
…В тот же день в село вернулся – радостный, напуганный, расте– рянный, но целый и невредимый – Кирияшик. Какой-то там вышел новый указ, и четвертый сын в семье, да еще неполных семнадцати лет, никак не подлежал уже набору; родичи счастливчика чуть не рехнулись от радости, а матери других парней, уведенных вместе с Кирияшем, зачастили на доро– гу – высматривать сыновей. Надежда их скоро сменилась отчаянием – боль– ше никто не вернулся домой.
И вот сыграли свадьбу – пышную и веселую, и всем хватило хмельного вина, но молодые были пьяны и так – от счастья… В какое-то мгновение Вирлена готова была признаться мужу в своем грехе ради его спасения – но будто что-то удержало ее, и она не призналась.
И пришла первая брачная ночь, и душа Вирлены пела в предвкушении счастья, и даже страх, что Кирияшик разоблачит ее, не мешал этому сла– достному предвкушению; и вот молодые остались одни.
Тонкими простынями устлана была широкая постель, и ровно горела свеча, но Кирияшик, смущенный, поспешил задуть ее. В полной темноте Вирлена обвила руками его шею – и услышала, как неровно, испуганно бь– ется в груди его сердце.
И она излила на него свою нежность – всю огромную, накопившуюся любовь и нежность, и он, кажется, даже испугался. Влажные губы его не– ловко тыкались ей в лицо, ладони взмокли, и пальцы никак не могли спра– виться с застежкой собственных штанов:
– Вирлена… – шептал он приглушенно, – я люблю тебя… Я… ты знаешь, я люблю тебя…
Она молча улыбалась в темноте и обнимала его все крепче…
Утром она увидела его лицо – Кирияшик спал на боку, подложив сло– женные ладони под пухлую со сна, розовую щеку. Долго, очень долго Вир– лена боялась по шелохнуться, чтобы не разбудить его; по всей деревне кричали петухи и хлопали калитки – люди брались за дневную работу. Вир– лена лежала и думала, что вот она и стала женой любимого, что Кирияшик такой юный, такой нежный и такой целомудренный, и что, по счастью, он так ничего и не понял; она лежала и мечтала о детях, о долгой счастли– вой жизни – и вместе с тем в глубине души у нее зрело чувство потери.
Но что за тень набежала на это ясное, первое утро? Что потеряла Вирлена, обретя наконец любимого?
Но Кирияшик вдруг заворочался – и, отогнав беспокойство прочь, она ласково поцеловала его в розовую щеку…
…И дни пошли за днями, и двое любили друг друга, и работали, не покладая рук, и почти готов был для них дом, где заведут они свое хо– зяйство и будут жить долго и счастливо.
Каждую ночь Кирияшик заключал жену в объятья, и восторженные, поспешные ласки его вызывали в ней материнскую нежность – и только. Каждое утро Вирлена улыбалась мужу – а чувство потери росло, как яма под лопатой землекопа, и было это чувство холодно, как могильная земля, и безнадежно, как осенний ливень. А Кирияшик ничего не замечал – слиш– ком наивен, слишком беззаботен был муж, слишком слепо любил он свою мо– лодую жену…
Свекровь ее сушила травы на зиму; однажды, помогая ей вязать и раз– вешивать по углам травяные пучки, Вирлена почувствовала вдруг знакомый, терпкий и горький запах.
«Что с тобой?» – спросила свекровь.
Вирлена молчала, прислонившись к стене и белая, как стена – только сейчас поняла она, что за тоска грызет ее душу.
Долго-долго думала она, и много бессонных ночей провела рядом с посапывающим Кирияшиком; уж и родичи встревожились – щеки ее ввалились, плечи опустились, вся она исхудала, как щепка – уж не больна ли?