Любовь и фантазия

Джебар Ассия

Они думали, что она знает цену деньгам. А на деле-то она в глаза никогда не видела бумажных денег, и не только потому, что была маленькая, но и потому, что жила в горах. В горах-то кто видит бумажные деньги?

Когда я поселилась в деревне, я сразу определила ее в школу, да только ненадолго.

В деревне нас выдал один мальчишка. Он пошел и сказал им:

— Мать муджахидов ушла в Иззар! Тетя Зохра из Бу Семмама пошла туда!

Я спала, когда они постучали ко мне в дверь.

— Кто там?

— Тебя офицер спрашивает, хочет

сказать тебе пару слов.

Я решила пойти к нему. Девочка и моя сестра (стало быть, это случилось до того, как она умерла) пошли следом за мной со слезами.

— Не плачьте, — наказала я им. — Не плачьте обо мне! Не хочу, чтобы обо мне плакали!

Мальчишка-то все им выложил: и как я встречалась с «братьями», и что они ели, и сколько их было. «Братья» спрашивали меня: «Ты не знаешь, что собираются делать французы в ближайшее время?» «Пока не знаю, — отвечала я им, — но, если пришлете кого-нибудь завтра утром, получите нужные сведения!» И мальчишка все, слово в слово, донес им!..

Вернувшись от «братьев», я порасспросила людей в деревне и узнала, что французы собираются в горы. Я тут же сообщила об этом… А теперь вот стояла перед французским офицером!

Там я повстречалась с Хадиджей. Это была богатая женщина, у нее и до войны-то много всякого добра было, а потом она все прикупала и прикупала! Она содержала дом, «нехороший» дом — да отвратит Аллах от нас зло, — дом терпимости… И несмотря на это, она совершила паломничество в Мекку. А потом решила: «Помогу-ка я муджахидам, быть может, Аллах и простит меня тогда!» Она и правда отдала им триста золотых монет… Но и ее кто-то выдал, какой — то человек, который, как говорят, поставлял «братьям» лекарства.

Так вот, я встретилась с этой женщиной у французов.

— Что тебя сюда привело, Хадиджа? — спросила я.

— То же, что и тебя! — отвечала она. Тебя предали, и меня тоже!.. Видно, Аллаху было угодно свести нас здесь с тобой и при таких обстоятельствах!

На этот раз меня допрашивали и пытали электричеством до тех пор, пока… пока я не решила, что умираю! «Не хочу, чтобы обо мне плакали!» — сказала я. Да если бы я знала, что меня станут допрашивать и пытать электричеством, я бы не пошла, ни за что не пошла! Лучше уж было умереть на месте.

И вот я снова вернулась в горы вместе с девочкой. Мы носили «братьям» муку. Искали в лесу, где ее лучше хранить. А еще надо было найти место, где ее замесить да хлеб испечь. Однажды, возвращаясь из лесу, мы заметили вдалеке солдат.

Мы побежали к уэду и кинулись в довольно глубокую гельту. [65] Дом наш пылал. Во все стороны летели оттуда горящие угли и балки. И хотя мы спрятались, эти огненные снаряды все равно доставали нас. Один угодил мне в голову.

65

Гельта (араб.) — протока.

Девочка

была маленькая, и вода гельты покрывала ее почти целиком, а мне доходила только до пояса. У меня загорелись волосы, и девочка заплакала в ужасе:

— Мама, ты горишь! Горишь!

Тогда-то я и потеряла все волосы. Я бросилась в воду. Но на меня все падали и падали раскаленные угли. А уйти оттуда мы никак не могли. С тех пор у меня и остались вот эти шрамы на лбу и на шее…

Весь день нам пришлось прятаться в воде. Мы остались с ней совсем одни! «Братья» скрылись в лесу. Солдаты стали уходить. Я слышала, как они печатают шаг. Они вышли на «римскую дорогу» и сели в грузовики… Смеркалось. Все стихло.

— Фатиха, ты такая маленькая, — сказала я. — Издалека тебя могут принять за цыпленка или за козочку… Попробуй взобраться на холм и оглядись вокруг!

Так она и сделала, а потом вернулась и сказала:

— Они сели на грузовики и уехали. Вылезай!

Я вылезла. Мы очутились на свободе и двинулись в путь. Но куда было идти, ведь кругом стояла такая темень! И все — таки мы шли и шли… По дороге нам попалось небольшое селение, однако ночь мы провели на улице, возле могилы святого. Нам было стыдно будить людей. Мы дождались, когда забрезжит день, и только тогда решились постучать к одной женщине, дочери Сиди Ахмеда Тахара.

— Где это вы были, матушка? — спросила она.

— Да мы только что пришли, — ответила я.

Мне не хотелось говорить, что ночь мы провели на улице. Боялась, как бы над нами не стали смеяться… Потому что люди часто смеются. Да-да, смеются, особенно те, с кем ничего плохого не случается!

Не хотелось мне рассказывать и о пожаре. Возможно, они даже обрадуются, те, кому неведомо горе.

— Мы заблудились в лесу, — повторила я. — И только теперь пришли к тебе!

Должна признать, что встретила она нас как нельзя лучше. Испекла нам хлеба. Мы поели и попили, все как полагается. Потом ушли. Ночевать у нее мы не остались. Она нам ничего не сказала, а мы, мы не стали ни о чем просить. Люди не любят привечать тех, кто, подобно нам, может навлечь несчастье, привести за собой французов!

И потому мы ушли. Бродили то тут, то там…

После всех этих несчастий я дошла до того, что меня стали считать «безумной». Люди воспринимали меня так и не стеснялись говорить, что я «безумная». А на деле просто боялись.

— Вон безумная идет, закрывайте двери!

Хотя, если правду сказать, после того как сгорели мои волосы, я и в самом деле болела несколько месяцев… За мной ухаживали мои сыновья. Они сделали все необходимое, чтобы меня вылечить. Мне стало лучше. Должно быть, в голове у меня помутилось от удара, и даже теперь я временами теряю память…

«Братья» тоже обо мне заботились. Благодаря им я и вылечилась. Но люди продолжали закрывать свои двери, завидев «безумную». Они боялись, и в этом все дело, особенно деревенские, и потому говорили: