Любовь и фантазия

Джебар Ассия

Время неутоленных желаний, молодости под запретом, когда хор созерцающих смерть взмывает пронзительно вверх, к почерневшему небу… Главное — выполнить свое предназначение сказительницы, хранительницы памяти о былом. Ведь наследие прошлого не вечно, и вот, волна за волной, ночь за ночью, шепот все нарастает, становится все явственней, потом уже и ребенок поймет, сумеет найти нужные слова, светлые слова и заговорит сам, но этого мало, нужно еще, чтобы голос его был не одинок…

«Восьмерых военачальников из трех основных подразделений», — написал французский капитан Сент-Арно, имея в виду

заложников. «Сорок восемь пленников, сосланных на остров Святой Маргариты: мужчины, женщины, дети, в том числе одна беременная женщина», — слышится шепот, не смолкающий там, где стояла сгоревшая зауйа, среди поредевших ныне садов. Смоковниц теперь стало гораздо больше, чем апельсиновых и мандариновых деревьев, словно сама вода заботится в первую очередь о сохранении памяти, насыщая ее своей живительной влагой, а на скалах тем временем идет ускоренное вымывание почвы!

Ложечка для варенья, которую «святая» — так ее называют, потому что она постится круглый год из благочестивого рвения, — протянула той тревожной ночью своему младшему сыну, сочувственное отношение старого отца к дочери, уходившей жить в дом мужа, тридцать лет спустя оборачивается ее даром своему младшенькому, который исчез однажды тревожной военной ночью. Через несколько лет он возвратится живой и невредимый!.. Эта ложечка для варенья, предмет роскоши в наших разграбленных и оскудевших горах, представляется мне геральдической эмблемой, вот только не знаю — чьей…

Огонь, зажженный Сент-Арно, в пламени которого погибли все окрестные сады, теперь наконец угасает, ибо старуха ведет сегодня свой рассказ, а я собираюсь запечатлеть его на бумаге. Ничего не упустить, вплоть до мельчайших подробностей, включая и ложечку, вложенную трепещущей рукой в руку беглеца!

В детстве «святая» внимала своей бабушке, которая была невесткой старого Беркани. Историки потеряли его из виду в тот самый момент, когда эмир вынужден был капитулировать. Лисса аль — Беркани двинулся в Марокко. Однако за Уждой след его исчезает в архивных записях, словно «аршис», то есть архивы, отражали реальную действительность!

Много времени спустя после этого исхода отыскалась одна из его невесток, оставшаяся вдовой и без детей. Она обратилась в халифат — так гласит предание, — испрашивая разрешения вернуться в лоно своей семьи, к покорившимся к тому времени бени менасерам. Она возвращается и выходит замуж за дальнего родственника, который участвовал во втором восстании, в 1871 году…

И уже по прошествии какого-то времени после этой второй вспышки она будет шептать свое повествование, окруженная новым поколением ребятишек с блестящими глазами. Потом одна из девочек, совершив в свою очередь положенный круг и завернувшись в сатин и муар, окажется в центре внимания; ее станут называть «святой», и она тоже поведет шепотом свой рассказ…

Цепь воспоминаний: быть может, это и в самом деле «цепь», которая не только заставляет помнить о своих корнях, но и сковывает? Сказительница скрыта от глаз тех, кто проходит мимо.

Поднимать занавес и появляться при ярком солнечном свете считается неприличным.

Любое слишком броское слово кажется проявлением ненужного бахвальства, искажением голоса далеких времен, отсутствием должной стойкости

и твердости духа…

Кораническая школа

В том возрасте, когда тело уже положено скрывать, кутаясь в покрывало, я, благодаря французской школе, наоборот, начинаю двигаться гораздо больше: по понедельникам деревенский автобус отвозит меня утром в пансион ближайшего города, а по субботам привозит обратно к родителям.

И каждый уик-энд мы с моей подружкой, наполовину итальянкой, которая возвращается в рыбацкий порт на побережье, поддаемся искушению изведать сладость побега… С бьющимся сердцем пробираемся мы тайком в центр города: войти в изысканную кондитерскую, побродить в окрестностях парка, прогуляться по бульвару, который идет вдоль самых обычных казарм, для нас это неслыханная вольность после недели заточения в пансионе! Возбужденные доступностью запретных радостей, мы в конце концов садимся каждая в свой автобус; самое захватывающее как раз в том и заключалось, что мы могли опоздать и не уехать.

В первые отроческие годы я буквально упивалась спортивными тренировками. По четвергам незабываемые часы на стадионе, взбадривавшие меня, словно струя холодного душа. Хотя каждый раз я волновалась, опасаясь, как бы не пришел вдруг отец. Ну как было признаться ему, что мне приходится надевать шорты, то есть, иными словами, показывать ноги? Своими страхами я не могла поделиться ни с кем из подруг, ведь у них не было, как у меня, двоюродных сестер, которые закутываются в покрывала с головы до ног, не открывая даже лица. Поэтому к моим опасениям примешивается «стыд» арабской женщины. Вокруг меня свободно летают тела француженок, они и не подозревают, что мое тело увязает в невидимой топи.

— Так твоя дочь все еще не носит покрывала? — интересуется во время очередной летней свадьбы та или иная матрона с подведенными глазами, в которых притаилась подозрительность. Мне, должно быть, исполнилось уже тринадцать или четырнадцать лет.

— Она читает! — не дрогнув отвечает моя мать.

Воцаряется неловкое молчание, словно у ног наших разверзлась вдруг страшная пропасть. Я тоже молчу.

«Она читает» — по арабским понятиям это означает «она учится». Теперь я начинаю думать, что глагол «читать» был выбран архангелом Гавриилом для коранических откровений не случайно… «Она читает»… Получается, что прочтение любого текста, в том числе и составленного нечестивцами, всегда является своего рода откровением, постижением чего-то; в моем случае речь идет о вольной подвижности тела и, следовательно, о моей будущей свободе.

В мое время, то есть незадолго до того, как родная земля сбросила колониальное иго, мужчины все еще пользовались правом держать четырех законных жен, а мы — девочки и девушки — имели в своем распоряжении четыре языка, для того чтобы выражать свои желания, прежде чем стать бессловесными рабынями: французский язык — для тайных посланий, арабский-для тихих вздохов, предназначенных Всевышнему, берберский — когда нам казалось, будто мы вступаем в связь с древнейшими идолами наших предков. Четвертым же языком — одним для всех, и для молодых, и для старых, для живущих взаперти или наполовину эмансипированных, — был и остается язык тела, которое пытливые взоры соседей и родственников надеются сделать глухим и слепым, ибо не в их власти полностью заточить его, — да, тела, которое путем трансов и танцев или еще истошных криков, в порыве надежды или отчаяния, восстает, пытаясь наугад отыскать на неведомом берегу место назначения своего любовного послания.