Любовь и голуби (сборник)
Шрифт:
Собежников и Стоков закуривают.
Домашева. Разбойники… прямо хуже слова нет… Я уж хоть бы раньше заподозревала, так че-то, меры бы какие-то приняла. А они, видишь как, втихушку меня завезли. Лизавету на веранду увел и зашушукал ей. Почему я не догадалась? Мне другой голос-то говорил: не к добру они там шушукаются. Но он же не пустил, Иван. Я сунулась, а он дверь ногой задержал и не пустил.
Собежников. Давно вы на вокзале?
Церёшко. Двое суток, старик… едет. (Домашевой.) Да?
Домашева. Ага, еду,
Восоркова. У вас документы хоть какие-нибудь есть?
Домашева. Че-то совал Иван мне в кофту. Погляди, доча. Не сладить мне с пуговкой…
Восоркова расстегивает у Домашевой пальто, достает из кармана кофты паспорт.
Пасюкина. Что там?
Восоркова (раскрыв паспорт). Деньги… Пятьдесят рублей.
Домашева. Че говоришь?
Пасюкина. Деньги в паспорте у тебя. Пятьдесят рублей.
Домашева (Восорковой). Дак ты уж, доча, давай их сюда. Зачем чужие брать?
Восоркова. Не потеряйте. (Отдает деньги.)
Домашева (заворачивает деньги в носовой платок). Сижу, думаю, голая… А тут… глянь-ка, клад.
Восоркова (читает в паспорте). Ксения Алексеевна Домашева.
Домашева. Я это, я.
Стоков. Бабушка, это ж сколько вам лет?
Домашева. Написано было. Поищи там.
Стоков (заглядывая в паспорт). Восемьдесят семь?!
Пасюкина. Никак не скажешь.
Ерготун. Пхописку посмотхите.
Восоркова (читает). Иркутская область, город Свирск…
Домашева. Свирск. Свирск был. А после Пасхи Николай, внук мой, в эти края меня и закинул. Езжай, говорит, бабушка, к дочке моей, к Лизавете. Я, говорит, сгорю тут на фабрике от пьянства своего, а че тебе переживать? Езжай. У Лизаветы тебе хорошо будет. А они… как знать не знают.
Пасюкина. Она что, дочь твоя?
Домашева. Николая, внучека дочь. Отец его, Павел, на войне остался, сынок мой, а я Кольку за него и подымала. Внук Николай, а Лизавета – дочь Николаева. Почитай, как выходит?
Восоркова. Ну-ка, бабушка, я еще у вас в карманах посмотрю.
Домашева. А погляди…
Восоркова. Вы где сейчас жили-то?
С вокзала слышен отдаленный гудок.
Домашева (показав в сторону гудка). Тут… Тут вот… В зале ожидания.
Собежников. На вокзал откуда приехали?
Домашева. Иван откуда привез?
Пасюкина. Иван, Иван.
Домашева. Ой, я эти их названия никак не упомню.
Восоркова находит у Домашевой в кармане кофты сложенный вчетверо лист бумаги, вырванный из школьной тетради. Читает. Все ждут. Пасюкина заглядывает через плечо Восорковой и тоже пытается прочесть.
Пасюкина. Смотрите, что делается… Правда, бабку бросили.
Восоркова (читает вслух). «Женщина эта старая – брошенная. Я из-за ее дурости старческой страдать не намерен. Она мне дом
Домашева. Ты зачем так говоришь? Ты про меня так говоришь?
Пасюкина. Так про тебя пишут-то.
Домашева (кивая). Я, я… Печку истопила… Иван коршуном на меня. Испугался. Сожгу, думал.
Церёшко (Восорковой). Ну-ну.
Восоркова (продолжает читать). «И как она нам нервы мотала, писать не буду. А пусть эту женщину постороннюю воспитывает и доводит до конца советская власть. Жена моя ее совсем и не помнит. Оставляю ей на первое время на пропитание пятьдесят рублей. Если у нее их своруют, то я не виноват, честное слово. У нее еще внук живет в Свирске, тесть мой. Но он совсем спился, и еще неизвестно, где он. Предполагаю, окочурился под забором. А работал на фарфоровом заводе. Я запрос делал – никаких ответов. Я бы этих пьянчуг давил прямо. Сам я ничего не пью и почти что всегда трезвый. Поэтому бабку маленько жалко, конечно. Говорит, что муж и сын ее на войне погибли. Может, ей что и полагается, если, конечно, не заливает. Она это любит. Попрошу выяснить. Как следует. Роспись свою ставить не буду, а то разные собаки есть: нагавкают че не попади».
Пауза.
Церёшко. Все?
Восоркова. Все.
Пауза.
Домашева. Правду Иван про Кольку выписал… Ой, правду. В писят шестом Катерина его хвостом вильнула, и пропал мужик. Ей-то че сделается?.. Мотанула с новым ухажером… Куда же это она направилась? Во Владисток, кажись? Ну дак во Владисток. А ему без ее жизни не стало. Без мужа, считай, без головы, а без жены, как без ума. Еще и дите на руках оставила. (Приободрилась. Похоже, что разговор доставляет ей удовольствие.)
Собежников. Какое дите?
Домашева. А Лизавету. Лизочку.
Пасюкина. В записке, что ль, которая?
Ерготун. Ксения Алексеевна, садитесь.
Церёшко. Бабуль, сюда, в кресло. (Усаживает.) Во-от.
Домашева. Глянь-ка, утонула в ем.
Церёшко снял унты, поставил их в коридоре. Тулуп кинул на пол и уселся на него.
Церёшко. Я потом к милиции кинулся. Так и так… Вот, мол, бабка. Делать надо что-то. (Передразнивая.) А что мы сделаем? К себе, говорю, заберите. Определить же надо куда-то. (Опять передразнивает.) У нас ремонт. Ремонт у них… Поцапался, чуть самого не загребли.
Стоков. И переночевать не взяли?
Церёшко. Ремонт, Генаша. Ре-монт.
Восоркова. Их там пачками каждый день.
Ерготун. Фу, кошмах. Лала, не пугай.
Восоркова. Дежурила, знаю. Больные, спившиеся, и вот… брошенные. Ну, не пачками, а один-двое у меня в медпункте всегда ночевали.
Домашева (к Церёшко). Дмитрий, шибко неудобно в ем. На стульчик бы какой.
Церёшко (приоткрыв дверь, пересаживает старуху на стул, стоявший за дверью). Так хорошо?