Любовь и картошка
Шрифт:
«Ой, спасибо, доктор».
Женщина с мальчиком ушла.
«Что это значит? — спросил проверяющий. — Что это за лечение картофельным цветом?»
«Да нет,— ответил мой отец,— картофельный цвет ничего не лечит, но мальчик очень запущен. И как бы иначе я заставил ее девять дней подряд мыть ему голову горячей водой с мылом?»
— При чем здесь это? — хмуро спросил зоотехник Стоколос — Реаниматор.
— А при том, что, по-видимому, на фермах, где ставят такие лампы, когда их включат, еще раз присмотрят за животными, дадут свежего корма, лишний раз напоят, почистят стойло.
—
— Ну, — сказал доктор Польский, — штук пять я могу взять для больницы.
— Ас остальными?
— Перепродадим. Соседям,— хитро улыбнулся Сережин отец.— Нужно только держать язык за зубами. Чтоб там не узнали, как наш доктор забраковал это новшество.
Но перепродать лампы не удалось. Так и повисли они на балансе колхоза. Уже на следующий день во всех окрестных селах знали об этой истории. Но рассказывали ее, уже добавляя «у нас в селе».
Сереже казалось, что теперь он придумал штуку, которая тоже может войти в число таких рассказов.
Чтобы осуществить свой замысел, Сереже прежде всего нужна была белая кожа. А где достать такую кожу, он знал. Он отправился к своему однокласснику Васе Гавриленко. Вася жил с дедом Павлом Михайловичем в трехкомнатном финском домике — две комнаты внизу, а одна, мансардой, на втором этаже. Домик был облицован местным красным кирпичом «под расшивку».
Ни председателя, ни тихой Васиной бабушки, колхозного счетовода Ольги Степановны, дома не было. В большой комнате на стене в ряд висели три африканские маски. Под ними в деревянной рамке под стеклом — старинная, допетровских времен грамота. Не оригинал. Фотография. «Показания сеченского казака Юшки Гаврилова». На горке с посудой сверху сидели два одутловатых деревянных божка. На другой стене над тахтой была прикреплена бамбуковая циновка и на ней ярко раскрашенный деревянный щит. А в изголовье тахты лежал африканский барабан, сделанный из двух соединенных между собой тыкв. Маски на стенку повесил сын председателя, когда приезжал в отпуск из своей Замбии. Ольга Степановна жаловалась, что они ей ночами снятся. Но снять не решилась.
Вася сидел на тахте и крутил регулятор японского транзистора. Сережа взял у Васи из рук транзистор и начал медленно вращать регулятор волн. Послышалась быстрая и веселая музыка. Какой-то танец. Современный. Скорее всего, южноамериканский. Вдруг музыка зазвучала глуше, какими-то вспышками, задергалась и умолкла. Сережа крутил то в одну, то в другую сторону регулятор волн, но не мог снова настроить транзистор на эту музыку. Волна пропала, исчезла. И Сережа вдруг представил себе межпланетный корабль, который застрял в паутине радиоволн. Огромная бабочка с крыльями, как у махаона. Она бьет этими крыльями, рвет волны, как паутину. Но все равно застряла.
— Как они в эту Замбию едут? — спросил Сережа.
— Летят. Рим — Каир — Найроби — Лусака — это столица.
— Где они там живут?
— При посольстве.
— Про нунду они ничего не сообщали? — спросил Сережа.
— Про какого нунду?
— Не про какого, а про какую. Такая африканская
— Выдумываешь? — недоверчиво посмотрел на Сережу Вася.— Нету такого животного — нунда.
— Есть,— сказал Сережа.— Я читал. В газете. Охотники находили следы. И в руке одного убитого нундой человека остался клок серой шерсти. Ты напиши своему бате, пусть он сообщит, какие там имеются новые сведения про нунду.
— Ладно,— ответил Вася.— Напишу.
— Эти маски у них там священные?
— Когда-то, может, и были священные. А сейчас просто так, украшения.
— Слушай... А на барабанах — кожа?
— Кожа.
Вася подвинул к себе тыквы и захлопал по туго натянутой желтоватой полупрозрачной коже ладонями. Барабаны отозвались утробным, глухим шаманским звуком.
Нет, барабаны Сереже не годились.
— Подожди, Вася, — сказал Сережа.— Этот мяч белый... помнишь, что мы разбили?.. Ты выбросил?
— Нет. Я его починю. Знаешь, какая там кожа? Из буйвола!
— Его уже не починишь. Мы им наш черный залатаем. В воскресенье матч. Принципиальный. С десятым «А».
— Ладно.
Раздобыв таким образом белую кожу, Сережа отправился домой.
Сережина бабушка созывала во дворе кур. Она сыпала им зерно из фартука, и голос ее звучал задушевно. Совсем не так, как когда звала она их, чтобы поймать белую разжиревшую курицу, которая перестала нестись. Тогда созывала она кур еще ласковей, но с какой-то фальшью в голосе.
Сережа вошел во двор и, не дав бабушке опередить себя, обратился к бычку:
— Ты возьмешься, наконец, за уроки?
Бабушка отвернулась, спрятала улыбку, высыпала остатки зерна и подошла к Сереже.
— Явился? — сказала она.— Опять курил?
— Баб,— страшно удивился Сережа.— Как ты могла такое подумать? Известно ли тебе, что капля никотина...
— Ты брось! У меня нос семейный.
— И у меня семейный,— вздохнул Сережа.— А почему у бати не семейный?
Сережу это всегда удивляло. У Григория Ивановича нос был ровный и узкий.
— Когда он маленький был, я ему прищепку бельевую на нос надевала.
— Почему же ты мне не надевала? — возмутился Сережа.
— Мама твоя не дала. Говорила, что по науке этого делать не полагается. Что от этого носоглотка может испортиться.
— Ну и ладно,— разочарованно решил Сережа.— Зато мой семейный нос показывает, что борщ у тебя, баба, с курой. Только недосоленный.
Говорят, что соль не пахнет. Но Сережа знал: пахнет. И особенно сильно пахла соль в еде.
— Недосол на столе,— ответила Галина Федоровна.
Сережа в кухне распорол мяч ножом, отделил одну полосу и принялся зачищать ее наждачной бумагой.
— Ты руки мыл? — спросила бабушка.— Что это ты делаешь? Зачем мяч порезал?
— Мыл. Он старый. Баб, где у тебя Библия была?
— Зачем тебе Библия? Не дам.
— Мне для школы. По антирелигиозной пропаганде,— не задумываясь, соврал Сережа.— Я не с собой, я здесь посмотрю и отдам.
— Ладно. Только осторожней, эта книга древняя, ценная. От отца Василия осталась.
— Какого отца Василия?