Любовь и корона
Шрифт:
Ты уж потерпи, браток…
— Значит так, Григорий, — Шуллер постучал плеткой по сапогу. — Ступай сейчас к воротам конюшни, а как Никитка из стойла выходить станет — хватай его да скрути покрепче. — — Никак, парня угробить собрались? — нахмурился Григорий. — За что хоть суд-то?
— Я еще перед тобой отчет не держал!.. Гулял он всю ночь где-то да еще лучшего рысака загнал!
— Я к вам, Карл Модестович, со всем уважением. Но и Никиту я хорошо знаю — просто так не исчез бы.
А вы поговорили бы по душам, узнали, может,
— Может и тебя заодно выпороть, раз уж ты такой сочувственный? — взъелся управляющий. — И вообще — что такого может стрястись у крепостного конюха? Какая такая у него может быть тайная жизнь? Ну? А если у него что и стряслось, о чем я не знаю, то значит, Никитка скрывает это от меня. Скрывает от своего управляющего. Или ты со мной не согласен?
— Да вроде правы вы, барин, — Григорий в задумчивости почесал горстью в затылке. — Значит — вязать и пороть?
— Вязать и пороть! Да побыстрее, чтобы опять куда не пропал!
Глядя, как Григорий по-медвежьи косолапит к конюшне, Карл Модестович выругался на родном наречии и в порыве гнева стегнул плеткой по горшку на скамье близ ворот. И чего, спрашивается, утварь поперек дороги оставили, разбазаривают добро! Горшок отозвался звонкой пустотой и разбился.
— Карл Модестович, — окликнул его Григорий, — готово все!
— Чудесно, — самодовольно улыбнулся управляющий.
Он любил покуражиться над крепостными, особенно когда старый барон уезжал. Жаловаться на него боялись.
Барон бывал в имении наездами, а управляющий здесь — каждый божий день и час.
— Итак, — тихо сказал Шуллер, подходя к связанному Никите.
Конюх стоял на коленях в сенном углу и с вызовом смотрел на управляющего. Управляющий никогда не решился бы встретиться с ним один на одни — Никита парень был видный, высокий, сильный. Барон всегда брал его в театре на главные роли — героев-любовников играть.
— Отпустили бы вы меня, — попросил Никита, — мне еще репетировать надо.
— Отпущу, — кивнул Шуллер, — если немедленно скажешь, по какому такому поводу и куда ты ночью гонял Бурого!
— Не было ничего. В поле я его выводил, потом через лес — и вниз, к реке.
— Значит, правды говорить не хочешь? Будь по-твоему — выпори-ка, Гриша, его хорошенько. Лупи, до тех пор, пока не скажет, где его носило.
Григорий с извинением занес свой кулачище над Никитой, как вдруг в конюшню зашла Полина — тоже актриса из крепостного корфовского театра.
— За что парня мучаете, изверги? — всплеснула она руками. — Может, и не виноватый он? Может, ему и правда скрывать нечего? Мне сердце подсказывает.
— Сердце, говоришь? Ладно, — ухмыльнулся управляющий и, подойдя к Полине, схватил ее за руку, потом взятой с гвоздя веревкой несильно перевязал ей запястья и велел:
— Тогда вы вместе здесь и посидите по-сердечному. А мы пока подумаем, как с вами дальше быть.
Модестович кивнул недоумевающему Григорию —
— Как же ты, Никитушка, попался? — доносился до них сладкий голос Полины. — Дай-ка я к тебе поближе сяду, рану твою поцелую — такое лицо красивое разукрасили! Где же ты был, соколик мой, всю ночь пропадал?" Какие у тебя мягкие волосы… И руки сильные… Хочешь, я буду, весь день целовать тебя и всю ночь? Ты только скажи мне… Скажи, где ты был?
— А ты поцелуй меня еще раз да покрепче. И я тебе скажу, — голос Никиты звучал глухо и даже, показалось, грозно.
— Так? Хорошо?
— Да. А ехал я через поле и думал о тебе… Какая же ты подлая дрянь!
— Ах ты, лошадник несчастный! — взвизгнула Полина. — Надеюсь, Карл Модестович своей плеткой живого места на тебе не оставит!
Управляющий рванулся в конюшню и на пороге столкнулся с Полиной, со злостью стаскивающей веревки с рук.
— За содействие благодарен, да только результат — никакой.
— Для тебя никакой, а я знаю: к Аньке он в Петербург ездил, к любимой потаскухе старого барона! С ума он сходит по этой гадине! Влюблен он в нее!
— Уверена? — с подозрением спросил Шуллер. — Он же ничего не сказал.
— А мне и говорить не надо! — кипятилась Полина. — Если бы кого другого дело касалось — мигом язык развязался бы, лишь бы его актерское личико не попортили. А за эту он на эшафот пойдет — выгораживать будет!
— На эшафот, говоришь? — недобро усмехнулся управляющий. — Это мы ему быстро устроим. Григорий! Бей его, пока не разговорится или язык не вывалится!
Григорий укоризненно покачал головой и пошел ломать Никиту. Удары так и посыпались на конюха.
— Ну, так где ты был?! В Петербурге?! Встречался с бароном? О чем ты с ним говорил? Отвечай! — кричал Никите в лицо стоявший над ним Шуллер.
Полина караулила у двери — ее вмешательство было предусмотрено хитроумным управляющим. Прослышав, что Никиту все утро искали, она сама бросилась помогать Шуллеру, и тот велел ей вмешаться и разговорить Никиту, когда допрос с конюха снимать будут.
Полине Никита нравился, да только вот незадача — тот все глаза проглядел ради другой, один для него был и есть свет в окошке, милая Аннушка!
Всех околдовала эта стерва — от кухарки до конюха. А старый барон еще раньше пал жертвой ее хитрости — все для нее делает, наряжает, как куклу, возит за собой в Петербург. И словно ее, Полины, нет на белом свете. Никто не замечает, как она красива, как талантлива. Модестович — не в счет, с ним Полина крутила, чтобы дворовой работы избежать. Не все же Анне в кисеях ходить да на шелках почивать!