Любовь и пепел

Маклейн Пола

— Черт! Думаю, что можно попробовать. Но в любом случае уже вряд ли получится заслужить прошение.

Какое-то время мы молчали, казалось, линия между нами натянулась под тяжестью того, чем мы поделились. Было непонятно, почему я, разговаривая свободно с почти незнакомым человеком, чувствую себя с ним так спокойно. Хотя был ли он простым незнакомцем?

Незадолго до этого разговора я отправила ему рассказ под названием «Изгнание», который написала еще в Германии прошлым летом. Он был о немце, который решил, что больше не может терпеть нацистов, и уехал в Штаты. Там он понял, что жизнь не изменилась и все еще ужасно трудна. Герой чувствует себя таким же чужим в новой стране, да и вообще в мире. Эрнест сказал, что ему очень

понравился рассказ и что он отослал его своему редактору Максу Перкинсу, который захотел опубликовать его в журнале «Скрибнерс», если, конечно, я соглашусь на несколько исправлений и сокращений. Вскоре мы с Перкинсом уже обменивались письмами по поводу публикации. И вот так я проскользнула в жизнь, которая, казалось, принадлежала кому-то другому.

— Журнал «Скрибнерс», — сказала я маме. — И они мне заплатят. Эрнест действительно становится моим защитником. Не могу в это поверить.

— Мне неприятно это говорить, но ты красивая девушка. Уверена, что у него нет на тебя видов?

— Не начинай, мам. Мы говорим о по-настоящему важных вещах. И не было ни одного разговора, чтобы он не упоминал Паулину и мальчиков. Он очень предан им.

— Так и должно быть. Просто будь осторожна. Это все, что я хотела сказать.

— Ты же не думаешь, что у меня есть какой-то скрытый замысел? — оправдывалась я. — Он мой вдол, мама. Чудесный, сверкающий идол, необычайная личность. Я только хочу быть с ним рядом и впитывать его свет. Не понимаю, как ты можешь винить меня за это.

— Никто никого не обвиняет. Я на твоей стороне, не забывай.

— Как я могу? Ты всегда была на моей стороне, всегда. Даже когда я сама не была. — Я подошла к ней, легонько сжав ее руки, и заглянула в голубые глаза. — Все действительно будет хорошо. Я знаю, что делаю. — Потом я поднялась в свою комнату; завернулась в одеяло и долго стояла у окна, думая о Нью-Йорке.

Как бы мне ни хотелось разобраться с поездкой в Испанию и повидаться с Эрнестом до его отплытия, я была полна решимости сначала закончить книгу. Запершись в своей комнатушке на две недели, я наконец в один напряженный день выдала последние двадцать страниц. Я так трудилась, что даже не знала, что получилось, и ужасно боялась узнать. Но написанные страницы уже радовали и сами по себе. Я аккуратно сложила их в стопочку и перевязала широкими резинками, а затем, молча взвесив рукопись в руках, засунула в ящик стола. Когда-нибудь я соберусь с силами и прочитаю, что у меня получилось или не получилось.

Я чувствовала себя измотанной, мне хотелось движения, меня словно оставили в темноте на несколько лет где-нибудь в Сибири, без единого проблеска солнца. Вытащив с чердака потрепанную холщовую сумку, я быстро собрала вещи, надеясь, что по прибытии в Нью-Йорку меня будет время привести себя в порядок.

— А что вообще нужно во время войны? — спросила я у мамы.

— Смелость, я полагаю. Но я бы еще взяла с собой кусок мыла. И теплые носки.

— Ты же знаешь, что со мной все будет хорошо, правда?

— Конечно, — солгала она и, поцеловав, оставила паковать вещи.

Глава 8

Перед тем как сойти с поезда на Пенсильванском вокзале, я пересчитала свои гроши и нахмурилась. Чтобы добраться на пароходе до Европы, требовалось выложить кругленькую сумму, так что моих ста шестидесяти долларов не то что на каюту — на чулан для метел не хватит. Кроме того, нужны были деньги на проживание в Мадриде. Эта сумма увеличивалась или уменьшалась в зависимости от того, как долго я собиралась там пробыть. Но я не знала этого наверняка. Впрочем, как и всего остального.

Сначала я поехала к подруге в Гринвич-Виллидж. Там я задержалась лишь для того, чтобы бросить сумку в угол и подкрасить губы. Затем отправилась на поиски Эрнеста в «Барклай» [5] ,

где, по его словам, он остановится либо предупредит портье, где его искать. Но никто о нем ничего не знал. Я, по-видимому, сильно озадачила портье, стоя на мраморном полу, как деревянная утка, и пытаясь придумать, что же делать дальше. Но стоило мне присесть, прокручивая в голове возможные варианты, как со стороны улицы распахнулись двери и вошел он, в окружении большой шумной компании.

5

Отель в Нью-Йорке, в самом центре Манхэттена. — Примеч. пер.

— Дочка! — крикнул Эрнест, увидев меня, а затем, подхватив своей ручищей, потащил к лифтам, даже не потрудившись представить друзьям.

Двери лифта закрылись, и мы начали подниматься. Все вокруг продолжали разговаривать друг с другом, холодом веяло от их пальто, а я стояла и кусала губы, надеясь не обронить какую-нибудь глупость. Даже не знаю, почему я решила, что найду Эрнеста одного и что мы пойдем в кофейню, где будем рассуждать о писательстве, а потом, может, сходим куда-нибудь еще поесть спагетти и поболтать. Теперь все это выглядело невероятно глупо. Он оказался в центре урагана. Он был вихрем, направляющим его.

В номере Эрнеста я забралась в синее бархатное кресло и постаралась не путаться под ногами, пока сразу с двух телефонов заказывали в номер выпивку и икру. Он бросил пальто на край кровати и сел прямо на него, развязывая галстук. Наши глаза на мгновение встретились, и он едва заметно улыбнулся мне. Затем отвернулся и рявкнул:

— И три бутылки «Тэтэнже»! Нет, лучше четыре! — Затем повернулся ко мне и спросил: — Ты ведь любишь шампанское?

Если это и был вопрос, то я не успела на него ответить. К Эрнесту, загородив его от меня, подошла элегантно одетая женщина и начала болтать с ним, стоя совсем близко и уперев руки в бедра, обтянутые узкой юбкой. Вскоре я узнала, что это Лилиан Хеллман. Она, Эрнест и другие присутствующие в номере недавно образовали группу «Современные историки», планирующую финансировать документальный фильм об Испании, который поможет ей приобрести машины «скорой помощи» и другие необходимые вещи. Судя по всему, режиссером был голландец, который уже уехал в Испанию с норвежским оператором. Среди других «историков» были Джон Дос Пассос, Арчибальд Маклиш и Эван Шипман — достаточно известные писатели, которые могли запросто внести свою лепту. Я сидела в синем кресле и думала, как бы мне влиться в разговор.

Ситуацию спас Эрнест. Он притянул меня к себе и представил всем присутствующим со словами:

— Этот прекрасный белокурый жираф — мой хороший друг Марти Геллхорн. Она тоже едет в Испанию.

— Как только я решу все вопросы. Если решу, — объяснила я Эвану Шипману; когда Эрнест пошел открывать дверь. Спиртное прибыло — целое море спиртного, насколько я успела заметить.

— А что мешает? — Эван вскинул голову, как лев.

Он был поэтом, но больше походил на кинозвезду. Волосы у него были такие же безупречные, как и его рубашка, ботинки и стрелки на темно-серых фланелевых брюках.

— Пакт о невмешательстве иностранных граждан, — сказала я, прижимаясь к дверному косяку, чтобы пропустить Эрнеста, вошедшего с бутылками шампанского, лежащими на льду; — Нужна настоящая аккредитация и все документы, а у меня ничего из этого нет. По крайней мере, на данный момент.

— Просто сходи в журнал и скажи, что будешь для них стрингером.

— Ты имеешь в виду внештатным корреспондентом?

— Ну да. — Он раскачивал бокал, позвякивая льдом, а затем одним глотком осушил его. — Ты будешь женщиной в зоне военных действий. Это что-то новенькое. Мне кажется, кто-нибудь даст тебе шанс, если напишешь хорошие статьи.