Любовь и Рим (По воле рока)
Шрифт:
— Тарсия, — начал он без вступления, разжимая руки, — завтра хозяин уезжает в провинцию и берет меня и еще нескольких гладиаторов с собой. Я пришел проститься. Он отпустил меня на сегодняшний вечер, у нас есть время до второй стражи. [16]
Глаза Тарсии были прикованы к его лицу. Вновь вернулось беспрестанно мучившее ее чувство незащищенности. Она не спрашивала, куда именно он едет и когда вернется, — вероятнее всего, он и сам этого не знал. Хозяева их судьбы не они сами и даже не боги… Гречанка тихо заплакала. Снова между нею и этим враждебным миром не
16
Ночь у римлян традиционно делилась на три временных отрезка, «три стражи».
— Вот что, — сказал Элиар, вновь обнимая ее, — мы можем пойти куда-нибудь, посидеть в харчевне или, если можно, проведем время в твоей комнате. Помнишь, ты говорила, что твоя хозяйка позволит…
Да, наверное, Ливия разрешила бы, хотя в последние дни она ходила странно притихшая, погруженная в себя… Разрешила бы, но… Тарсия не двигалась. Слишком живой, яркой, реальной была эта минута, точно капля крови, выступившая из свежей царапины. Она вспомнила о том, как Луций угрозами заставил ее пойти на предательство. О, она пошла бы еще на многое, только бы избежать унижения и боли! Девушка закрыла лицо руками. Она пронзительно, ясно чувствовала, что больше не может так жить.
Тарсия открыла рот, собираясь что-то сказать, и вдруг отшатнулась с приглушенным вскриком, тогда как Элиар не двинулся и не дрогнул, он бестрепетно смотрел на появившегося из темноты человека, который приближался к ним шатающейся походкой, — его лицо было пепельно-серым, искаженным от боли, одежда залита кровью. Одной рукой он держался за плечо, из которого торчал кинжал, другая висела, как плеть.
Хотя его глаза смотрели прямо на Тарсию, едва ли он видел ее — его стремительно уносило к тем пределам сознания, за которыми начинается забытье. Сделав еще несколько шагов, он упал на землю, и с его губ вырвался последний хриплый стон.
— Пошли отсюда, — быстро произнес Элиар, но девушка не услышала.
— Надо помочь, — прошептала она. Он удержал ее за руку.
— Их теперь десятки… на каждой улице.
— Ты не понимаешь! — Гречанка отчаянно замотала головой. — Я его знаю! Это… это…
Не закончив, она снова сделала попытку склониться над неподвижным телом, но Элиар опередил ее:
— Знаешь? Кто это?
— Друг моей госпожи, — поспешно произнесла она, в волнении ломая пальцы. — Потом я все объясню, а сейчас, прошу тебя, Элиар, я должна помочь…
— Тихо, — перебил он, пытаясь осмотреть рану. — В него метнули кинжал… скорее всего, наугад, и… очень удачно промахнулись.
— Рана не смертельна?!
— Нет. Но он потерял много крови. Вдобавок оружие может быть отравлено.
— И все-таки мы можем постараться спасти…
Элиар бросил на нее острый взгляд:
— …этого римлянина?!
В ответ гречанка молча сняла головную повязку и протянула ему. Еще раз встретившись с ней глазами, Элиар отвернулся, а в следующий момент рывком вытащил неглубоко сидевшее оружие. Голова раненого резко дернулась, и он остался лежать на земле, неподвижно распростертый, точно большая тряпичная кукла. Элиар, как сумел, перевязал рану, испачкав кровью свою одежду и руки. Тарсия помогала ему — в ее лице не было страха, только безумная надежда.
— И
Она кивнула на калитку. Он смотрел на девушку, как на помешанную.
— Если за ним гонятся убийцы, они поймут. Кровь… Тарсия мотнула головой. Может быть, не заметят. Темно.
— А там, внутри? Кто его примет?
— Я позову госпожу.
Элиар невольно усмехнулся. Женщины! Такая отчаянная смелость во имя… любви? Кажется, мужчины на подобное не способны. Он давно уже не был ни бескорыстным, ни безрассудным и все-таки, глядя в умоляющие глаза Тарсии, почему-то не мог отказать в ее просьбе.
Элиар похлопал раненого по щекам. Бесполезно: тот не проявлял признаков жизни. Тогда они с Тарсией подняли безвольное тело и потащили к калитке. Опустили на землю уже по другую сторону ограды, и гречанка быстро закрыла калитку на замок.
— Я не могу оставаться здесь, — сказал Элиар.
— Подожди немного! — взмолилась она. — Сейчас я приведу госпожу.
— Как ты пойдешь? Ты испачкалась в крови.
— Не очень сильно, — сказала Тарсия, — только руки. Я помою в фонтане.
Она бросилась к дому и в самом деле вернулась со своей хозяйкой. Когда Ливия приблизилась, Элиар поднял голову и не отрываясь смотрел на нее. Тарсия продолжала что-то сбивчиво объяснять, тогда как Ливия держалась очень спокойно. Однако при виде раненого у нее вырвался полувздох-полустон:
— Гай! — Но она тут же овладела собой и обратилась к Тарсии и Элиару: — Благодарю тебя и тебя…
Элиар поднялся с земли:
— Он придет в себя. Нужно только промыть рану, еще раз перевязать и уложить его где-нибудь…
— Луций в доме, — сказала Ливия, — в таблине, разбирает бумаги. Как раз сегодня я попросила позволения провести ночь в одиночестве. В мою комнату никто не войдет.
Тарсия потрясенно смотрела на госпожу:
— А если убийцы идут по следу?!
— Все равно. Сейчас подумаем о другом.
— Я не могу оставаться здесь, — повторил Элиар.
Ливия резко повернулась:
Боишься за свою жизнь? Сузившиеся глаза гладиатора полоснули Ливию презрительным ненавидящим взглядом, но он ничего не сказал. Между тем гречанка умоляюще прошептала:
— Нам не обойтись без твоей поддержки, Элиар! Прошу тебя, не уходи!
— Поднимите его, — приказала Ливия. — Я пойду впереди. Постараемся пройти незаметно.
Она взглянула на рабыню, и та впервые заметила, что глаза Ливий полны ужаса. Ее странно вытянувшееся лицо было очень бледно, тогда как на скулах явственно обозначились багровые пятна. Пытаясь унять мелкую дрожь, она то и дело до боли стискивала пальцы.
Предательски ярко светила луна, озаряя каждый камень, каждый листок на дереве. Ливия принесла покрывало, и они завернули в нее Гая, чтобы не закапать кровью плиты садовой дорожки и пол в доме.
Как им удалось пройти незамеченными? Должно быть, им помогали боги, а, быть может… что-то еще.
Крепко заперев дверь своей спальни, Ливия склонилась над Гаем. Было так странно видеть это бесконечно знакомое и в то же время казавшееся странно чужим неподвижное, желтовато-серое, как глина, лицо. Ливия принесла вино, уксус и чистые тряпки. Она была далека от мысли обратиться к Луцию и попросить его помочь, просто из человеколюбия и сострадания к такому же гражданину, патрицию, как и он сам. Никогда они не будут столь близки, чтобы она осмелилась пойти на это…