Любовь и смерть Геночки Сайнова
Шрифт:
Тут теща не удержалась, заплакала…
– Прилетите на похороны? – спросил Геннадий.
– Я перезвоню, – сквозь рыдания ответила Марианна Евгеньевна. ….
Потом звонил Николай Александрович, он выспрашивал подробности, как, где, каким образом разбилась?
Сказал, что вылетят завтра.
Успеют как раз к похоронам.
– А Кирюша? – спросил Николай Александрович, – а Кирюша знает? Ему сообщили?
Кирюша прилетит? …
– Я продам дачу, – сказал Геннадий, ложась спать.
Алексей ночевал в доме Сайновых.
Более того, он постелил себе на
– Продавай! – согласился Алексей, тоже натягивая к подбородку свое одеяло, – только я у тебя покупать не стану, а нетто тыж ко мне тогда приезжать не будешь…
– Это верно ты говоришь, – вздохнул Геннадий, – туда я уже ни к кому не приеду.
– Мы ее тебе хорошо продадим, – успокоил друга Алексей.
– Я за Кирюшку волнуюсь, – переменил тему Геннадий, – куда он пропал?
– Ну, парень молодой, может влюбился? – промычал Алексей, – а вообще, может и другой контракт себе нашел, тыж понимаешь, что Гришка там его грабит?
– Я чего боюсь, Лешка, Америка то дикая страна, ты погляди их кино, там сплошной криминал, уж и не случилось ли чего?
– Ага! Ты, Генка, как глупая жертва советской пропаганды! – отозвался из под своего одеяла Коровин, – ты судишь о стране по кинофильмам, а ты погляди, что им про нас показывают! Один лишь криминал да глупые комедии, из которых у американского обывателя создается впечатление, что у нас тут кроме бандитов и проституток никакого иного населения не водится…
– Ну а куда он тогда там пропал? – спросил Геннадий, – это же не полярная экспедиция, он же в цивилизацию уехал, там и телефоны и Интернет, а тем не менее, связаться не можем, в чем секрет?
Алексей как мог успокаивал друга, но сам не мог ответить себе на вопрос, как можно исчезнуть в насыщенном средствами связи городе, если только сам не пожелаешь оборвать все ниточки коммуникаций!
– Значит, значит не хочет ни с кем контачить, значит ситуация у него такая…
– Нет, ну ты погляди эти американские кино, там что ни кадр, так похищение, а что если Кирюшку похитили? – почмокав губами, промычал Геннадий со своей кресла-кровати.
– Так прям и похитили! Да кому он нужен кроме родителей? – возмутился Алексей, – ты Генка бабу мне начинаешь напоминать своими фантазиями, ей богу!
– Вот-вот, правильно, что кроме родителей он никому не нужен, а вдруг его русская бандитская шайка из русских мафиози похитила, и теперь за выкупом скоро гонца пришлют? – пробурчал Геннадий – Ты параноик, Гена, и кабы не горе у тебя, не реальное горе, я бы тебе в морду сейчас проплюнул до чего ты на мужика не похож, сын – взрослый парень ему две недели не звонит! Эка невидаль! Да он там загулял на вольных хлебах, бабу себе красивую американочку нашел и загулял… Пропьется-прогуляется, и позвонит – денег на обратную дорогу попросит…
– Эх, да кабы так! – вздохнул Геннадий, – а что до того, что я по-бабски, говоришь, рассуждать начал, так это потому что теперь я Кирюшке и за мать буду…
Помолчали.
Поворочались
Повздыхали.
Первым не выдержал Алексей.
– Ну, не обижайся на меня, Ген, а? Не прав я! Ей бо, не прав! Хочешь, я сразу после похорон в Америку слетаю, причем на мой счет, тем более я давно собирался куда-нибудь съездить! Я и сгоняю типа как в отпуск до Нью-Йорка и Кирюшку обратно с собой притащу.
Геннадий не спал.
Он с минуту еще помолчал, а потом заговорил:
– Я все вспоминаю заново, как с Настей познакомился.
Ты же знаешь ту историю трагическую с ее сестрой, с Анечкой?…
И не дождавшись утвердительного ответа с диван-кровати, Геннадий продолжал:
– Мне Настина смерть наказанием за мой грех, за грех того, что я впервые за всю нашу более чем двадцатилетнюю совместную жизнь солгал ей… Вернее не солгал, а утаил. Что, собственно говоря, одно и тоже. Ты помнишь, как ты на ее на Насти сорокалетие свою историю рассказывал? Так вот мне тогда как раз после того, как ты историю свою рассказал, Алла Давыдович позвонила… Представляешь? В три часа ночи… У нее от американских сдвигов во времени полная потеря ориентации – когда поздно и когда не поздно… Вот и позвонила. А Настя меня спросила, мол кто это в такой час, а я ей ничего не ответил, мол ерунда. И это еще ведь не все.
Я ведь еще потом встречался с Алкой. Представляешь!
Но я по-честному хотел Насте все рассказать, тем более, что и рассказывать то не о чем – так сходили в ресторан, посидели, поболтали ни о чем, два совершенно чужих друг другу человека… и только я хотел в этом грехе своем Насте повиниться, ждал ее на даче к ужину, как…
Ну да сам знаешь.
Так что, за грех этот мне.
– Идеалист ты хренов, тебе за твой грех! А ей, а Настьке за что? А Кирюхе? – не удержался Алексей.
– Ну-ну, и ничего твои антитезисы не доказывают, в том то и дело, что за грехи одного, страдают близкие ему люди…
– Не был бы ты моим другом, Генка, да не были бы мы в канун похорон, набил бы я тебе морду за твой идеализм и за бабскую расслабленность, ей бо! Я вообще удивляюсь, как ты с такими идеалистическими воззрениями умудрился на ноги встать в смысле бизнеса!
– А ты сам? А ты сам со своей историей про скрипачку, про Веру? Ты не идеалист?
– Ну, я может и идеалист, и что из этого?
– Тогда зачем мне морду бить?
– Н погорячился, прости.
– Ну и вот…
– Ну, не обижайся, братан!
– Да пошел ты!
Снова лежали минуты три молча.
– Генк, расскажи про эту Аню, которая без ноги, – примирительно попросил Алексей.
– Не без ноги она была. А с обеими ногами. Просто у нее родовая травма была и одна нога стала кривой и тоньше чем вторая, которая нормальная. Хромала она сильно. По лестнице, помню, с трудом поднималась, а комната у нее в родительском доме там в Байкальске была почему то аж на третьем этаже… Как специально себе мучение выбрала, или чтобы был повод к затворничеству – поменьше выходить к гостям, да и к родителям. Она не могла матери простить эту родовую травму.