Любовь, или Не такие, как все (сборник)
Шрифт:
– А вот загнивающий Запад думает иначе. Те его фотоработы, которые чудом проникли за рубеж – нам, кстати, предстоит выяснить, по каким каналам, а то местные комитетчики, похоже, совсем мхом поросли! – так вот, эти его поделки стоят баснословных денег. На аукционах «Сотби» и «Кристи» их покупают немногим дешевле Кандинского и Малевича.
Иван Иванович сидел, пораженный.
– Вот засранец, – сказал он, придя в себя. – А мы эти его картинки рвем и сжигаем. А можно было продать все буржуям, а на эти деньги…
Особист перебил его:
– Полегче, Иван
Председатель недоуменно посмотрел на Спиридонова:
– А что, я неправильно мыслю? Пусть приносит пользу, дармоед! Если там, на Западе, они любят такую безобразную пачкотню – пускай жрут от пуза. Как говорится – дай вам боже, что нам не гоже. Продать им все его карточки, нехай любуются. А мы на вырученные деньги дома построим, оборудование на заводе обновим. Мы же их так по миру пустим!
– Вы не понимаете, – мягко сказал Спиридонов. – Возможна идеологическая диверсия. Попросят американцы встречи с этим вашим самородком и предложат ему политическое убежище.
Лицо Ивана Ивановича забавно сморщилось.
– Что? Миленькому? Убежище?
Тут его разобрал такой смех, что Спиридонову на какой-то момент показалось, что мгновенно покрасневшее и надувшееся лицо Ивана Ивановича сейчас лопнет и забрызгает кровью все вокруг.
– С вами все в порядке? – спросил Спиридонов.
– Ох, Степан Борисыч, ох, насмешили, – хохоча, ответил председатель. – Обождите секундочку.
Все еще смеясь, Иван Иванович нажал на кнопку селектора:
– Тамара Александровна, чаю нам сообразите, пожалуйста! – После чего из нагрудного кармана пиджака, висевшего на спинке кресла, достал носовой платок и вытер глаза, из которых уже лились слезы.
– Я сказал что-то смешное? – с недовольством спросил Спиридонов.
– Нет-нет, Степан Борисович, вы ничего смешного не сказали. Тут, так сказать, местный непереводимый юмор. Ох… – он глубоко вздохнул, успокаиваясь, и посмотрел на гостя: – Вы хотя бы представляете себе, кто такой Миленький? Справки у местного комитета наводили?
Спиридонов фыркнул:
– Диссидент махровый ваш Миленький, вот кто.
В это время открылась дверь, и в кабинет, пятясь, вошла секретарша Тамара Александровна. Она держала большой поднос, на котором, слегка подрагивая, будто от страха упасть, стояли красивые фарфоровые чашки, чайник и сахарница. Спиридонов еще в приемной удивился, что у председателя горисполкома секретарше явно лет сорок, и это не обычная секретутка, которых держат при себе директора заводов или городские начальники. Тамара Александровна была недурна собой, но строга до чопорности и призвана, очевидно, вызывать у случайного посетителя робость.
– Тамара Александровна, спасибо, голубушка, – сказал председатель. – Распорядитесь, чтобы Леонтьев машину подогнал минут через двадцать, к Миленькому поедем.
Тамара Александровна, пройдя к столу, поставила поднос рядом с папкой Спиридонова и с раздражением сказала:
– Опять этот Миленький. Дурдом по нему плачет.
Председатель встал с кресла, обошел стол справа и уселся на стул напротив гостя.
– Думаете? – он лукаво
Тамара Александровна, заметно оживившись, сказала:
– Вот и хорошо, пускай забирают! Зачем он нам? Асоциальный тип! Нехай катится на все четыре стороны, маньяк сексуальный!
Иван Иванович обернулся к Спиридонову:
– Вот видите, народ отпускает Миленького на все четыре стороны. Может, стоит прислушаться? – И тут же снова посмотрел на секретаршу: – А между тем, любезная Тамара Александровна, наш гость утверждает, что работы Миленького на Западе больших денег стоят. Прямо как Малевич и этот… как его… Кандинский!
– Тьфу, дерьма-то, – Тамара Александровна презрительно посмотрела в окно. – Да я сама лучше нарисую! Вот, тоже мне, нашли кем восхищаться. У нас на заводе Болотов, художник-оформитель – вот тот талант, ничего не скажешь. Вы видели на входе портрет Леонида Ильича? Это Болотова работа, вот кто настоящий художник.
Секретарша ушла, грозно стуча каблуками, и так резко закрыла дверь, что поток воздуха долетел до мужчин, а Спиридонову показалось, что сейчас косяк выскочит. Впрочем, у самого косяка Тамара Александровна дверь придержала.
Председатель восхищенно поцокал языком и сказал:
– Серьезная женщина! Беспартийная только. Иначе бы далеко пошла.
Он разлил чай по чашкам и кивком предложил гостю присоединяться:
– Сейчас попьем чайку и поедем смотреть нашего Миленького. Кстати, обратите внимание, – он кивнул на сервиз, – производство нашего завода керамики. Видите, какая форма изящная? И расцветка веселая. Что нарисовано – сам не разберу, но глаз радует. Тоже Миленький. Он, засранец, что ни придумает – все весело выходит.
Спиридонов удивленно посмотрел на чашку, из которой пил. Форма у нее и впрямь была изящная, а абстрактный рисунок непрерывно превращался то в обнаженную женщину, то в зимний пейзаж с холмами, то в какого-то хищника, подкрадывающегося к добыче.
Председатель продолжил светскую беседу:
– Вы утренним поездом прибыли? Шестичасовым?
– Да.
– Не подумайте, что я подозреваю вас в чем-то, просто городок-то у нас невелик, злачных мест нет, магазины и столовые с восьми работать начинают. Я несколько раз подымал вопрос в обкоме – мол, если утром человек приедет, то ему и податься некуда. Нерентабельно, говорят, да и никто к тебе, говорят, Маховиков, не ездит, так что успокойся. Ан вот – приехали же. И что? Вы три часа на вокзале ждали?
– Зачем на вокзале? Сначала в местный комитет зашел, командировочное отметил. Потом в гостиницу заселился.
– И как вам?
– Весьма недурно для вашего городка. Хотя как вы будете там делегацию размещать, не понимаю – номеров-то одноместных всего три. А американцы, между прочим, коллективизма не любят, им обязательно нужен отдельный туалет, отдельная душевая.
– Что вы, делегацию мы разместим в заводском доме отдыха, в санатории. Гостиница у нас пока… кхм… не в приоритетах.