Любовь из металла
Шрифт:
Телохранители ехали впереди с водителем.
Окна были поляризованные и, готова поспорить, пуле— и взрывонепробиваемые.
Платиновое устройство-робот в машине, сделанное в форме длинноцветковой лилии, разливало нам — Глае, Айрисе и мне — шампанское. Нравилось ли оно им? Они пили. Я, думаю, тоже, но не помню точно.
Мне было страшно. И в то же время я жила. Я желала не оставаться в одиночестве. Я хотела снова
Мы неслись на порядочной скорости. Я думала, мы выедем за город, или поедем на небесные высоты города. Но вместо этого, когда в сумраке разгорелся неон, полосовавший по темным стеклам машины, Роллс свернул в длинный, белый тоннель с ограждением на противоположном конце, поставленном туда, чтобы закрыть въезд от основного транспортного потока. Другая сторона тоннеля представляла собой широкий, многолюдный проспект с уже горящими высокими фонарями.
— Это Богемия, — отметила Глая.
И Айриса пояснила:
— Там концертный зал.
Впечатляющее зрелище: огромное здание с куполом, все такое резное, с колоннами и филенками, в стиле Восточной Европы восемнадцатого века.
На главной площадке перед зданием толпился народ. Они пропустили автомобиль, предпринимая безуспешные попытки разглядеть что-то за слепыми окнами машины — бледные лица любознательных людей, кто-то заглядывал со смехом, а кто-то с выражением чуть ли не крайней необходимости.
Роллс проскользнул сбоку в здание и съехал вниз к частной парковке.
— МЕТА, — сказал невозмутимый охранник сфере, что подплыла к нам по воздуху. Пароль. Очевидно, подкрепленный ID и вживленным чипом. Частный лифт поднял нас в холл. Все стены кабины были закрыты зеркалами. Мы, три женоробота, и наши телохранители-люди отражались в бесконечности зеркальных коридоров.
Когда он вышел вперед, на полукруг простирающейся ниже сцены, казалось, будто он один — единственный живой организм на всем этом обширном пространстве. Остальные? Машины.
Аплодисменты и выкрики затихали.
Он поднял голову и руку, приветствуя, узнавая нас. Он выглядел расслабленным и глубоко сосредоточенным. Все, чего он хотел на свете, это доставить нам удовольствие, и он знал, что может. Однажды я видела целителя, одного из Секты. Он склонялся над женщиной с головной болью, не касаясь, а улыбаясь в ее череп. И боль прошла, по крайней мере, так она сказала. И именно так выглядел тот человек, так же как выглядел сейчас Верлис, как если бы небесная мощь снизошла на него, и он собирался использовать ее только на благо, но с явным удовольствием.
Голос объявляющего прозвучал через зал перед выходом Верлиса. Он советовал нам приготовиться.
Среди публики было много преуспевающих людей. Зал был битком, включая эксклюзивные места, к которым проводил меня одетый в форму билетер. Айриса и Глая к этому моменту
Огни погасли, только рампа над сценой осталась светить. Воздух наполняли ароматы, но не наркотических средств. На нем были темно-красные одежды, будто вино в дымчатом бокале, или закат под пологом ночи.
Он сыграл нам на гитаре и спел песню. Легкое начало, вводящее в заблуждение. И хотя песня была очень известной (большинство из нас слушало ее вот уже около шести месяцев), естественно, она никогда не звучала так. Вы спросите, каков голос Верлиса? Возможно, вы никогда не слышали его. Мое музыкальное образование скудно. О книгах я знаю больше. Думаю, его голос более всего походит на клавишный инструмент. У него широчайший диапазон, как у инструмента. Но в глубоких нотах слышалась жаркая, роковая тьма, а промежуточный тембр скорее отдавал теплом. Да, голосовые оттенки тех же цветов, что и его собственные. Наверно, в этом вся причина такого моего восприятия.
Он заставил и гитару звучать как второй голос, или даже голоса. Они пели рядом с ним, сливались в гармонию и украшали его, отбрасывали собственное эхо и свои прологи, будто тени, падающие от движущейся лампы.
Закончив петь, он исполнил гитарное соло. Это было что-то классическое, я думаю, испанское или итальянское. Ритм звучал как галоп лошади. Казалось, будто две или три гитары играло синхронно: шесть рук, восемнадцать струн, и где-то отбивали несуществующие барабаны. В это же время из глубины сцены начал появляться оркестр, словно игра Верлиса вызвала его из небытия.
Теперь ударные действительно материализовались, целая секция перкуссии, даже колокольчики и тарелки. Были и ряды высоких стоек с насаженными на них флейтами, будто затаившимися змеями, и те завитые рожки, названия которых я не знаю. Две скрипки (как у уличных музыкантов в переходе, и других видов) тоже покоились на стойках, а их смычки были как-то закреплены поперек инструмента. Четыре гобоя появились с одной стороны, и две лютни — с другой. Пианино, блестящее серебром, поднялось из середины сцены.
Я — или мы? — подумали, что остальные музыканты теперь выйдут из-за кулис.
Верлис завершил соло, и еще более сильная волна аплодисментов взрывом взметнулась к высокой крыше холла. Он заговорил с нами, поблагодарил нас, как король. (А я не сказала? Там не было ни микрофона, ни акустической поддержки… его голос, музыка звучали только в потайной комнате твоего разума, и в то же время распространялись вширь как небо).
— Я хотел бы сыграть Вам, — сказал он, — песню, которую написал прошлой ночью.