Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания
Шрифт:
– С кем же еще ты встречался? Золотов, не знаешь, где?
– Нет, не знаю. Даниэль застрелился, ты слышал?
– Да. Не знаешь, из за чего? — Трудно сказать. Кажется, он болен был… Затем, подумав. Павел тихо и многозначительно добавил: — Сифилис.
Замолчали. Я смотрел на портрет Софии Михайловны, висевший на стене. Переведя затем взор на Павла, я заметил, что у них схожие подбородки.
Теперь мне уже казалось несомненным, что это она так изменила его. Кто знает, насколько приспособляет нас к себе женщина, отдаваясь нам! Но ведь и я женат, и я, следовательно. Во власти чужой жизни, чужого тела и души. Ведь вот воскликнул же Павел при встрече, что я сильно
– Ах, вот что я могу тебе рассказать, – вдруг словно обрадовался Павел. — Алексеев-то, помнишь Алексеева? Представь себе, как я его встретил…
Павел был талантливый адвокат и умелый рассказчик. В юности же писал даже стихи. Может быть, поэтому он ничего не мог поведать просто и непосредственно, всему любя придать искусственные формы. Так же поступил он и теперь.
– Иду я однажды из Окружного Суда. Часа четыре. Падает снег, знаешь, мокрый такой, липкий, тяжелый. Словно отягощен он воспоминаниями. Действительно, этот снег всегда напоминает мне прошлое. Так же падал он, когда мы были с тобою влюблены в Мэри (Павел с улыбкою посмотрел на жену). Так же облеплял меня, когда бегал я в библиотеку, работая над кандидатским сочинением. И еще многое другое неожиданно вспоминается тогда.
Мне вступление это показалось излишним и как-то неприятно-сочиненным. Но я слушал, не перебивая.
– Вдруг, на углу Манежного переулка, вижу, какой-то высокий господин в форменной фуражке и весьма потертом пальто странно стоит посреди тротуара и обращается ко всем прохожим, немного даже провожая их. Нет, не провожает, но лишь склонится к подошедшему и затем обратно, — откачивается к стене. Я скоро понял, что он попрошайничает. Когда я приблизился, он наклонился и ко мне. «Будьте добры, обратите внимание, — услышал я. — Потерял службу из-за убеждений. — Не поможете ли?.. Уволен за забастовку».
Я с удивлением взглянул наверх (продолжал Павел), ибо проситель был очень высок. Лицо его показалось мне знакомым. Конечно, я видел эти толстые губы и выпуклый неумный лоб. «Алексеев», — припомнил я почти мгновенно.
Он не узнавал меня. Я сделал вид, что не заметил, чем он занимается, и протянул ему по-товарищески руку (Павел, действительно, протянул вперед руку). «Ах, я сразу и не узнал тебя», — говорю. «Да и ты, кажется, меня тоже. Безпутин я, помнишь по гимназии».
Павел на минуту остановился.
– Он, знаешь это, смутился немного, но находчивостью моею воспользоваться не сумел. Опять повторил просьбу и политические убеждения снова припомнил.
Я тогда был еще в университете. Сам, значит, не богат. Ну, отвернулся, дал ему какой-то пустячок (Павел, действительно отвернулся и затем поспешно протянул руку). Вот какой ужас. А ведь когда-то вместе сидели на гимназической скамье.
Мне все время не нравился голос Павла. В его резкости было что-то веселое. Почему-то ужасно хотелось спросить, сколько дал он своему бывшему товарищу. Не двугривенный ли?
— Потом я его еще раз видел на улице. Опять просил. Но на этот раз он узнал меня и поспешно отвернулся. Я, конечно, прошел мимо.
На меня рассказ этот произвел самое тягостное впечатление. Даже захотелось поскорее уйти от Безпутиных. Они меня не очень задерживали, хотя и звали опять. Софья Михайловна еще раз обещала показать свои этюды. Павел повторял, что был очень рад со мною встретиться.
Когда я вышел на улицу, падал тяжелый, мокрый снег. Словно неудержимо облуплялось небо. Рыхлые хлопья, казалось, отягощены воспоминаниями. Я шел, не оглядываясь, намеренно
Странно захватывала тревога. Все более ускорял я шаги. Не надо оглядываться, не надо думать.
Придя домой, в свой посуточно занимаемый, неприветливый номер, я поспешил со свечею к зеркалу. С некоторой робостью взглянул на свое лицо. Не изменилось ли оно еще больше? Что осталось в нем прежнего, и что неизменно во мне. Неожиданно я вдруг потрогал свои лоб, щеки, подбородок. Если все меняется, что — есть?
За тонкою номерною стенкой женской звонкий голос пел все одно и то же: «То, что было, не вернется, о былом зачем грустить»… И опять сначала. Потом звонкоголосая соседка кашляла, затем чему-то смеялась, хотя и была, по-видимому, одна. Смех ее был неприятный и тоже походил на кашель. За окном все еще падал снег.
СМЯТЕНИЕ
– Это нечто очень странное, что я теперь переживаю, — сказал Владимир Степанович, давнишний мой приятель, беря на ходу стул и подсаживаясь ко мне. Мы были с ним так близко знакомы и так несомненно дружны, что могли говорить друг с другом каждый о себе, приучились уже к известной откровенности. Может быть, поэтому мы и любили друг друга, время от времени чувствуя необходимость видеться. По крайней мере мне нередко хотелось пойти к Владимиру, чтобы рассказать ему что-нибудь о себе, потолковать и подумать вместе над собственною жизнью. По-видимому, то же бывало и с ним.
Владимир Степанович не долго усидел на стуле; вот отодвинул его и опять принялся ходить взад и вперед. Я невольно следил за его движениями. В комнате, освещенной приземистой лампой с моего письменного стола, было сумрачно и таинственно-неприютно: мебель и все предметы в ней казались как-то разрозненными, неприлаженными, разбредшимися во все стороны. Словно сейчас все отчалит с своих мест и поплывет куда-то. Тяжело лежали тени.
Ходил Владимир Степанович, странно ежась и втягивая в себя руки: словно ему было холодно. Эта походка всегда появлялась у него, когда он волновался. Я давно уже умел угадывать его внутренние состояния. И во всей фигуре его чувствовалась большая нервность.
Это весьма удивительное состояние, в котором я сейчас нахожусь, — опять повторил он. — И оно все разрастается, утверждается как-то. Может быть, я и не вполне здоров.
Он очень резко стал поворачиваться у стены, и шаги его делались все быстрые.
– Что же это такое? — спросил я, хотя и знал, что вопрос этот совершенно излишен, ибо Владимир Степанович все равно доскажет начатое.
– Что это такое?.. Непрерывное какое-то беспокойство странное волнение, не оставляющее ни на минуту. И оно имеет вполне определенный характер: ожидании. Всегда, непрестанно чего-то жду. Днем, вечером, ночью, дома и выходя на улицу, жду чего-то необыкновенного, что должно произойти сейчас. Что — не знаю. Может быть, это подходит какой-нибудь роковой момент, решительный перелом в моей жизни… Испытывал ли ты что-нибудь подобное?