Любовь к таинственности, или Плохая память (Нимб над Мефистофелем)

Соболева Лариса Павловна

– Почему же ночью вы оказались одна на улице?

– У подруги заболталась, потом побежала, а тут они... затащили в тот дом... Думала, конец мне пришел. Вы любите жизнь? – Она вдруг звонко рассмеялась. – Глупый вопрос, не правда ли? Кто же ее не любит, особенно сейчас, когда нет войны. Но я люблю жизнь со всеми ее неприятностями, трудностями, грехами. Верю, что впереди много счастливых, незабываемых дней. Мне интересно жить каждый час, каждую минуту, хочется все успеть, все изведать, все попробовать.

Агния говорила просто, легко и в то же время необычно, я

так не умел, поэтому помалкивал, чтоб не показаться дураком. Было приятно идти с ней под руку и хотелось, чтоб дорога никогда не кончилась.

– Вы нездешняя? – спросил я, заполняя паузу, опять же опасаясь показаться полным болваном, не умеющим связать два слова.

– Недавно здесь поселилась. Моя тетка – она была инвалидом – прописала меня в своей квартире, не так давно умерла. Я никак не найду дела по душе, ничего не умею и проживаю то, что оставила тетя. Чем вы занимаетесь, Устин?

– Работаю, – сказал я. И преподнес место работы скромно, но не избежал гордости в интонации: – В уголовном розыске.

Сейчас она упадет, думалось мне. А я возьму ее на руки и понесу... незнамо куда. Да хоть на край света понес бы!

– В уголовном розыске? – ахнула Агния. Но не упала, а рассмеялась. – Вы милиционер? Вот уж не подумала бы. Мне представлялось, что там работают седые и очень важные дядечки, строгие и страшные. Вы ничуть на них не похожи. Мы пришли...

Она остановилась напротив меня, смотрела мне в лицо. Мое горло сдавило нечто неведомое, застряло и не давало свободно вздохнуть. Я думал: вот сейчас она скроется в подъезде, и я больше никогда не увижу ее – такую пушистую, такую красивую, искреннюю и теплую. Мне впервые захотелось поцеловать девушку (раньше не до того было), поцеловать по-настоящему, по-мужски. Но разве это возможно? Да и ком, застрявший в горле, не позволял толком слова сказать. В тот миг я даже не догадался, что нужно договориться с ней о встрече.

– А знаете что, Устин... – сказала она, не дождавшись от меня ни полслова. – Приходите ко мне завтра вечером, а? Сегодня не могу вас пригласить: у меня не прибрано.

– Завтра? – едва не взлетел я выше фонарного столба. И закивал, как дурак: – Да... Конечно. Да. Я приду.

– До свидания. – Она сжала мои пальцы, сжала слабо, а меня от ее рукопожатия в жар бросило.

У подъезда Агния оглянулась и помахала мне рукой. Я почти не спал в ту ночь, девушка с огненным именем стояла перед моими глазами, а в горле так и застрял ком, который я не мог проглотить.

Ровно в пять мы с Чехониным стояли у памятника товарищу Сталину. Похолодало, ветер раскачивал голые ветки деревьев, они издавали скрип. Стемнело рано.

– Скажите, Анатолий Романович, – обратился я к Чехонину, – за что можно убить женщину?

Мой вопрос был наивный, но я тогда таким и был – донельзя наивным.

– Ты о версиях спрашиваешь? – Капитан закурил. – Их пока нет. Впрочем, у Мурки были украшения, но их могли взять попутно, чтоб зря не пропадали. В среде, где вращалась Мурка, убивают за любое отступление от их правил, Устин. Они живут своей, далеко не всегда

понятной нам жизнью, живут ради удовольствий, отвоевывают их друг у друга, потом платят за них годами заключения. Поэтому мотивов может быть много.

– Но ведь в убийстве участвовала тоже женщина.

– Ну и что? Могла возникнуть спонтанная ссора. Например, мужчину не поделили.

– Ревность? Так пoшло?

– Это ты по молодости говоришь, – с отеческой улыбкой произнес Чехонин. – Ревность хоть и пошлое чувство, но не чуждо всем людям, а в той среде низменные страсти стоят на первом месте. Но я не все перечислил. Мурка могла обмануть, предать, обокрасть... – Вдруг он весь собрался и тихо промямлил: – Не вертись. Он пришел. Высматривает, одни мы или приготовили ему засаду. Идет сюда.

Брага подошел, держа руки в карманах драпового полупальто, в надвинутой на глаза фуражке, не поздоровался. Ну и рожа у него! Как наждачная бумага. Да, правда, голова у него была непропорционально большая, тело тоже непропорциональное, и ростом он невелик. Брага пристально изучил нас по очереди. Вообще-то глаза его бегали очумело, видимо, он не был спокоен, поэтому предупредил:

– Если чего задумал, начальник, я просто так не дамся.

– Мое слово надежное. – Ох, до чего же здорово сказал это Чехонин! Не напыщенно, а твердо, весомо. – Ты приходил к женщине из седьмой квартиры на Коммунаров, дом тридцать?

– Знаешь же, – шмыгнул носом Брага. – Чего спрашиваешь?

– Ее нашли убитой с финкой в груди.

– Это не я, – просипел Брага злобно.

– Как ее зовут? Мы не нашли документов.

– Предъявки (на блатном языке так назывались документы) у ней имелись, сам видал, а чего в них написано, я не любопытствовал. Настоящего имени не знаю, а звали ее Дамка.

– Она из ваших?

– Вроде нет, но к нашим прибилась. В лагере сидела с моей гражданской женой. Та отписала мне, чтоб я подмог Дамке.

– В чем заключалась помощь?

– Устроить. Обзнакомить. Искала Дамка кого-то, но я ж в таких делах не помощник.

– Где сейчас твоя гражданская жена?

– Не знаю. У меня теперь другая.

– Чем занималась здесь Дамка?

– Кхе... – криво усмехнулся Брага. – Баба-то рыбинка (то есть красивая), тем и промышляла. Но не со всяким, нет. Пару раз я приводил к ней хахалей. Один так просто жилы рвал за ней.

– Кто?

– Француз.

– На самом деле француз?

– Татарин. Помело у него (то есть кличка) – Француз. А вообще-то, он Абдукаликов. Усики тонкие носит, костюмчики, галстуки – порядочным прикидывается.

– Чем промышляет?

– А всем понемногу. Мухлюет, в карты играет, спекулирует.

– Адресок дашь?

– Мне он не кореш, просто в картишки перекидывались...

Однако Брага назвал адрес, только запутался в номере квартиры. Чехонин достал финку, показал ему:

– Встречал такую?

Тот выпятил нижнюю губу, рассматривал, не беря в руки, отрицательно мотнул головой:

– Знатный финак, маловат тока. Впервые вижу.

– А серьги такие видел на ком-нибудь из женщин?