Любовь к трем ананасам
Шрифт:
– Жанка, неужели ты серьезно? – В Катином голосе прозвучали слезы. – Просто неудобно было отказаться, вот я и взяла номер телефона. Чтобы не показаться невежливой…
– Угу, только на материны разносолы больше не рассчитывай! – веселилась Жанна. – Она тебя и на порог не пустит. Виданное ли дело – у близкой подруги кавалеров отбивать!
– Как неудобно, – огорчилась Катя, – все я не так делаю… Валик заболел, а я даже увидеть его не могу. Там в больнице карантин объявили и такая мегера всем заправляет – мимо нее никак не проскочишь!
– Ох, Катерина, ну
– Дверь как раз закрыта, и охранник стоит, – возразила Катя.
– Вот именно, ну кто когда попадал в больницу с главного входа? Там вечно что-нибудь выдумают, чтобы посетителей не пускать! Нет, ну я, конечно, смогла бы… Но только не ты! Люди сразу чувствуют твою слабость, так что твой путь обходной. Идешь к служебной лестнице и ждешь, когда выйдет нянька. Или санитарка, что постарше. Даешь ей денег – они, знаешь, не больно избалованы, всему рады, так что много не давай, сто рублей, не больше, и спрашиваешь, как пройти к больному Кряквину. Она тебя и проведет. Все просто, и нечего создавать проблему на пустом месте!
– Я завтра попробую, – оживилась Катя.
Дежурная медсестра принесла Хоботову вечернюю порцию лекарств, поправила одеяло и пожелала спокойной ночи.
Едва она вышла из палаты, Слон ссыпал таблетки в бумажный кулечек, чтобы позднее спустить их в унитаз. Принимать лекарства, прописанные профессору Кряквину, он не собирался, а голубая таблетка снотворного ему сегодня была совершенно не нужна, спать этой ночью он не собирался. По крайней мере часть ночи.
В мини-госпитале наступила тишина. Та особая, настороженная тишина, которая бывает только в больнице. Тишина, которую в любую минуту может нарушить мучительный стон больного и беготня встревоженного персонала.
Не хлопали двери, не переговаривались сестры, не бродили по коридору выздоравливающие пациенты. Только негромко гудели люминесцентные светильники в коридоре да едва слышно бормотал автоклав в процедурном кабинете.
Выждав еще полчаса, Станислав Николаевич сбросил одеяло, спустил ноги на пол. Оглянувшись на дверь палаты, он погасил ночник на прикроватной тумбочке и только тогда подошел к окну. Теперь его не могли видеть снаружи, а ему было неплохо видно все, что происходило за окном.
Больничный двор, несмотря на поздний час, еще не вполне опустел.
Группами и поодиночке проходили к автобусной остановке припозднившиеся родственники больных, спешил кто-то из персонала. Однако этот человеческий ручеек постепенно редел. Торопливо прошла молодая женщина, опасливо поглядывая по сторонам, и скрылась за воротами.
Хоботов взглянул на часы. Было всего полдвенадцатого, но осенняя ночь полностью вступила в свои права. Одинокий фонарь едва справлялся со своей задачей, с трудом разгоняя мрак на узкой дорожке от больничного крыльца до ворот. Его слабого желтоватого света не хватало, чтобы осветить большую часть двора, но трансформаторная будка все же выступала из тьмы. Над
Хотя Хоботов и не принял снотворное, но глаза начали слипаться.
Он тряхнул головой, протер усталые глаза и всмотрелся в темноту. Ему показалось, что в темном углу двора что-то шевелится. Прижавшись лицом к стеклу, Слон вгляделся в тот угол и разглядел большую лохматую собаку, которая неспешно обходила больничный двор в поисках чего-нибудь съестного.
Вдруг за спиной Хоботова послышался шорох.
Он вздрогнул и оглянулся.
В дверях палаты стояла дежурная медсестра, укоризненно разглядывая пациента.
– Профессор, солидный человек! – вполголоса проговорила она, покачав головой. – Знаете ведь, что после отбоя положено спать? Или вы не хотите поправиться?
– Не спится, сестричка! – жалобно проговорил Хоботов. – Я немного посижу и лягу…
– А что вы в темноте? Включить ночник?
– Спасибо, не нужно! Глаза устали от света…
– Может, вам еще снотворного?
– Не надо! – Хоботов демонстративно зевнул. – Я уже… скоро… засну…
– Ну, смотрите. – Сестра с сомнением прищурилась. – Вам нужно больше отдыхать! С пневмонией шутки плохи!
Из другой палаты донесся призывный голос больного, сестра подхватилась и скрылась за дверью.
Станислав Николаевич повернулся к окну.
Он сделал это очень своевременно: возле больничных ворот появились два человеческих силуэта. Один – крупный, высокий и толстый, второй – маленький и щуплый, похожий на подростка.
– Ну вот и пожаловали, – удовлетворенно пробормотал Слон, плотнее припадая к окну.
Щуплый поднял голову, подозрительно оглядев больничные окна. Казалось, он почувствовал на себе чей-то взгляд. Слон опасливо отстранился, хотя и знал, что снаружи его невозможно увидеть в темной комнате.
Двое медленно, крадучись пересекали больничный двор.
Если до сих пор у Хоботова и были какие-то сомнения, то теперь от них не осталось и следа: это были не сотрудники больницы, идущие на ночную смену, не поздние посетители. Это были уголовники, люди Холодильника, которые пришли сюда забрать то, что якобы спрятал Борис Минский.
Значит, Слон не ошибся, не зря подозревал одного из своих самых доверенных людей. Один из них – предатель, продавшийся Холодильнику. Теперь осталось выяснить который.
Двое прошли половину больничного двора, поравнялись с трансформаторной будкой и вдруг быстро свернули с дорожки, нырнули в ее густую тень… Значит, Утюг?
Сердце Хоботова неприятно заколотилось, защемило. Утюг – предатель? Он так доверял ему, столько для него сделал… можно сказать, воспитал, вырастил его.
Бросив под язык шарик нитроглицерина, Слон прижался к окну, наблюдая за происходящим во дворе.
Из дверей больницы вышли, негромко разговаривая, два человека в пальто, накинутых поверх белых халатов. Должно быть, врачи «неотложки» идут к машине, чтобы отправиться на вызов…