Любовь к трем цукербринам
Шрифт:
Мэрилин, конечно, нравилась Кеше – как солидный статусный объект. Но женщину он начинал в ней видеть только после запуска Google Dick. И то, если честно, с трудом.
– Can I kiss you? – спросил он.
Мэрилин молчала. Но Кеша знал, что в современном мире это не обязательно знак согласия.
– Can I kiss you? – повторил он.
Мэрилин ничего не ответила, только воркующе застонала. Но рубиновое сердце над ее головой все еще горело – а по закону это означало «Да». Если, конечно, партнерша не скажет «нет» после третьего запроса.
– Are you sure? – произнес
Мэрилин, казалось, замерла в сомнении. Выглядело это так, словно Кеша своими повторяющимися вопросами накликал наконец беду, и она больше не уверена в том, что ее можно поцеловать – как не бывает в этом до конца уверена ни одна женщина, кроме секс-работниц, четко прописавших такую услугу в прейскуранте. Но сердце на фейстопе по-прежнему горело. Мэрилин хотела, чтобы он грубо и сильно взял ее молчаливую.
Сейчас, кисо, сейчас. Вот только ЛАВБУК загрузится…
В правой половине Кешиного поля зрения зажглась большая синяя «L». А под ней, уже красным, загорелись русские слова – «ЛАВБУК ИУВКЩЩЬ».
Lovebook bedroom
Кеша так и не составил определенного мнения, что это – неграмотная русификация, запредельная ирония или очередной плевок злопамятной цивилизации в прошлое, о котором сегодня напоминал только один из локализационных языков. Таких нестыковок на самом деле не понимал никто. Вот почему словосочетание «LOVEBOOK BEDROOM» было – пусть уродливо – локализовано, а Little Sister – нет?
Ясно было одно – оскорбить русскоговорящих пользователей совершенно точно никто не хотел. Подобных сил в мире просто не осталось – вернее, силы-то, может, и присутствовали, но без бюджета. То есть уже и не силы, а так.
Скорей всего, локализация была результатом машинного перевода. Система провела автоматическую лингвоэкспертизу и выбрала словосочетание в духе сетевого слэнга углеводородного века. Как бы почтительно погладив седины национальной культуры, заодно подмигнув молодой аудитории, любящей грубое, дикое и непонятное. Жаловаться все равно некому…
Испытанная Кешей негативная эмоция оказалась, однако, достаточно сильной. Мало того, он настолько расслабился, что артикулировал слова «жаловаться некому» – и их уловила система.
Она тут же выплеснула на Кешу блок мелкого шрифта, повисший прямо перед глазами. Это было не так навязчиво, как бубнящий в ушах голос. Текст можно было не читать, но совсем игнорировать его столбец не стоило – система, корректировавшая асоциальные мысли, следила за движениями глаз. Ничего, легчайше и почти бессловесно подумал Кеша, системе мы отомстим – и скоро…
Уже начиная массировать дебелые плечи Мэрилин, он быстренько пробежал послание по диагонали, стараясь, чтобы в мозг воткнулось как можно меньше слов.
Смысл был таков: жаловаться, однако, можно – писать обрабатывающему электронные письма роботу. С русскоязычным названием этого приложения была занятная история: первоначально его назвали «ЕБЛОКНОТ [8] ДАВИМ УХО». А переименовали после потока возмущенных
8
Это слово происходит не от матерного, а от «e-block note» – Примеч. авт.
Кеша усмехнулся. История с переименованием могла быть просто выдумкой, призванной подчеркнуть, что менеджменту вовсе не чужд гуманизм. Еще одна негативная эмоция… Надо себя контролировать.
В окне спальни стала видна Little Sister.
Она расстроенно покачала головой, как всегда случалось, когда Кешин эмоциональный фон начинал сползать в цинизм. Но колонка обязательного к прочтению текста все же погасла, и стекло опять сделалось мутным, отрезав сестричку от спальни. Спасибо за заботу. И подожди, милая, подожди…
Кешино поле зрения заполнили разноцветные светящиеся прямоугольники. Каждый изображал окошко чьей-то спальни. Окна с ободранными деревянными рамами и чуть бликующими стеклами были, конечно, просто спецэффектом – а вот лежащие за ними пары уже нет. Вернее, пары тоже – но не до конца. В том смысле, что там действительно кто-то трахался. То есть, конечно, не там, а совсем в другом месте. Но трахался совершенно точно.
«ЛАВБУК ИУВКЩЩЬ» показывал всех окрестных жителей, занимавшихся в этот момент любовью (и подписанных на неизбежный sharing). Окрестностью в таких случаях становился любой наименьший физический радиус, который позволял полностью заполнить страницу картинками, поэтому lovebook не пустовал никогда, хотя где находятся пары в физическом мире, определить было трудно.
На стеклах горели цифры рейтинга – ненавязчиво, словно блик невидимой луны. Но все делалось ясно и без цифр, просто по положению окон. Высший балл был у левого окна в верхнем ряду, где увитая змеями Клеопатра совокуплялась с Марком Антонием, при каждой фрикции убедительно звякавшим о панцирь золотой рукоятью меча. Следующим был Маркиз де Сад в клюквенном парике, мучивший щипцами для волос пожилую негритянку. Третьим – барон Ротшильд в засаленной желтой буденовке и Свобода Топлес с картины Делакруа, решившие отдохнуть прямо на парижской баррикаде. Прыгая на партнере, Свобода постреливала в стороны из двух пистолетиков и детским голосом пела старинную песенку:
– Bang-bang! My baby shot me down…
Кеша пошарил глазами по экрану – нет ли тут случайно его самого?
И вдруг нашел!
Причем не внизу, куда закомплексованно нырнул его взгляд, а во втором ряду сверху.
Второй ряд! Вот так.
Впрочем, сразу же подумал он с грустью, это не у него все так хорошо. Это у других сегодня все так плохо.
Сначала он увидел не себя, а Мэрилин. И только узнав ее ленивое напудренное лицо с мушкой на щеке, обнаружил напротив нее себя самого. Как обычно, он был Юрием Гагариным – вкусы Мэрилин за последние пять лет не изменились. Впрочем, если честно, он все эти пять лет в глубине души надеялся, что ЛАВБУК оценит икебану. Мэрилин и Юрий – пара что надо…