Любовь к жизни. Рассказы
Шрифт:
Ее ослабевшие глаза ласково, с благодарностью взглянули на меня и наполнились слезами. Она прошептала:
– Ситка Чарли всегда был честнейшим из людей и никогда не нарушал своего слова. Он должен сам знать это и не терять напрасно слов здесь, откуда так близко к Карибу-Кроссинг. Значит, он опять забыл про несчастных жителей Сороковой Мили, которые дали ему часть из последних своих запасов, с тем чтобы он пошел куда следует и рассказал о том, что следует. Пассук всегда гордилась своим мужем, пусть же он встанет, привяжет к ногам лыжи и пойдет своей дорогой, тогда Пассук спокойно умрет. Гордость ее не будет попрана.
Когда
Я продолжал свой путь, и все время мне казалось, что со мной рядом, поддерживая меня, идет Пассук. Когда я без сил падал на холодный снег и засыпал, она будила меня и выводила на правильную дорогу. Только она спасла меня.
И в полубезумном состоянии, преследуемый кошмарными видениями, шатаясь как пьяный, я добрался до Хэнс-миссии, что лежит у моря…
Чарли отбросил полотно палатки.
Уже был полдень. Роняя холодный, скупой свет на Гендерсон, на горизонте стоял солнечный диск, а по обе стороны его играло северное сияние. В воздухе сверкал иней. Почти у самой хижины, подняв к небу длинную морду, выла собака с ощетинившейся заиндевевшей шерстью.
Там, где расходятся дороги
Ах, значит, я должен уехать отсюда, А ты, моя радость, останешься здесь!
Лицо певца поражало своим невинным, ясным выражением. Глаза его смотрели открыто и весело. Он подался вперед, добавил воды в котелок с варившимися бобами, затем взял горящую головню из костра и стал ею отгонять собак, теснившихся вокруг ящика со съестными припасами. У него были голубые глаза, длинные, золотистого оттенка волосы и привлекательное лицо.
Сгрудившиеся сосны словно снеговыми шапками окружали стоянку и отделяли ее от всего остального мира. Над соснами поднимался молодой месяц, и едва-едва намечался его рог. В небе было ясно, и звезды переливались многоцветными огнями. Зеленовато-белые полосы возвещали скорый расцвет северного сияния на юго-востоке.
На медвежьей шкуре, заменявшей постель, лежали двое мужчин. Между мехом и снегом находились сосновые ветви. Одеяла были скатаны. Для защиты от ветра и холода за спинами людей находился навес – кусок полотна, натянутый между двумя деревьями под углом в 45 градусов. Кроме того, что навес препятствовал дуновению ветра, он задерживал еще тепло костра и отражал его вниз, на медвежью шкуру.
Третий мужчина, почти вплотную придвинувшись к огню и к свету, сидел на санях и чинил мокасины. Куча мерзлого песку справа указывала то место, где люди работали ежедневно с утра до вечера в поисках золотоносного песка. Слева стояли четыре пары лыж, говоривших о способе передвижения, которым пользовались золотоискатели.
Как-то странно и вместе с тем трогательно звучала песня под студеным северным небом. Однако она не способствовала настроению людей, смертельно уставших за целый день и присевших отдохнуть к огню. Напротив, она создала тоску в сердце, она вызвала какое-то особое поющее чувство, несколько напоминающее физический голод. И это
– Зигмунд, да перестаньте вы петь! – взмолился один из его товарищей.
Он судорожно, со страдальческим видом сжал руки, но никто не видел этого, так как он скрыл руки в складках медвежьей шкуры.
– А почему, Дэв Уэрц, мне не петь? – спросил Зигмунд. – Почему мне не петь, раз мне весело?
– Какое там веселье! У вас нет для этого ровно никакого повода, так что и петь не стоит. Господи Боже мой, да оглянитесь вокруг себя, подумайте о той отвратительной пище, которой мы уже целый год засоряем наши желудки. Подумайте о том, что мы живем, как скоты, и работаем, как скоты.
Золотоволосый Зигмунд умолк, оглянулся вокруг и увидел заиндевевших собак и морозный пар, выдыхаемый людьми и животными.
– А все-таки не понимаю, почему мне не может быть весело! – сказал он и рассмеялся. – Тут все хорошо; мне нравится. Что же до пищи… – Он с видимым удовольствием пощупал свои напрягавшиеся мускулы. – Может быть, и правда, что мы и живем и работаем, как скоты, но зато мы зарабатываем по-царски. Ведь каждое ведерко дает нам не меньше двадцати долларов. Чем здесь не Клондайк? И вы это прекрасно знаете. Это знает и Джим Хевс – знает и молчит. Молчит и Хичкок. Точно старуха, чинит он мокасины и терпеливо ждет своего времени. Только вы бунтуете и никак не можете дождаться весны. Вот постойте: придет весна, и все мы будем богаче иного короля. Ну чего торопиться? Конечно, вам хочется как можно скорее вернуться в Штаты, а разве мне этого не хочется? И мне хочется, и вам хочется, и всем нам хочется, да только надо выждать, а ждать нетрудно, когда видишь, как с каждым днем растет у тебя золото – золото желтое и светлое, как масло. Вы, Дэв, положительно как ребенок! По-моему, надо ждать, а пока что – петь. Я и пою:
Только год промчится, и лоза созреет,Я вернусь, любовь моя, сюда,Если верным твое сердце будет,Ты моею станешь навсегда.Только год промчится, и минует время,Я вернусь, красавица, домой.Если и тогда ты верной будешь,Мы сыграем свадебку с тобой.Волкоподобные собаки, ощетинив шерсть, рыча и воя, все ближе теснились к теплу. Послышался шум, подобный шуму при просеивании мелкого сахара. Зигмунд, поняв, что кто-то подходит на лыжах, оборвал песнь и снова бросил в собак горящей головней.
В полосе света, отбрасываемой костром, появилась индеанка, закутанная в меха. Она отбросила лыжи, откинула головной покров из беличьих шкурок, расстегнула парку и подошла ближе к огню. Зигмунд и остальные тепло приветствовали ее, а Хичкок немного подвинулся и предложил девушке сесть рядом с ним.
– Что слышно, Сипсу? – спросил он на чинукском наречии. – Я слышал, будто у вас голодают. А что говорит колдун? Чем он объясняет плохую охоту и отсутствие оленей?
– Да, охота в этом году плохая, и мы думаем кормиться собаками. Наш колдун нашел причину несчастья и завтра принесет очистительную жертву.
Отрок (XXI-XII)
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
