Любовь - кибитка кочевая
Шрифт:
А может, и обойдется еще. Обойдется, точно уговаривал сам себя Илья, сбивая кнутовищем выросшие вдоль дороги мохнатые стебельки тимофеевки. Настька – цыганка все-таки, в крови должно быть хоть что-то… Да и привыкают бабы ко всему быстрее. Вон, Варька в Москве уже через неделю довольная бегала и платья городские так носила, будто родилась в них. Чем Настька хуже? Научится, пооботрется, привыкнет. А начнет рожать – и вовсе свой хор позабудет, не до печали станет. Рожать у баб – наиглавное занятие… Рассудив таким образом, Илья окончательно повеселел, позвал сестру, кинул ей поводья и
Настя спала среди подушек и узлов, свернувшись комочком и натянув на себя угол Варькиной шали. Платок сполз с ее волос, освободив мягкую, густую, иссиня-черную волну, в которой еще путались стебельки сухого сена. Умаялась, усмехнулся Илья, садясь рядом и стараясь не шуметь. Долго смотрел, не отводя глаз, на ее чистое, смуглое, строгое лицо с мягкими холмиками скул, на густую тень от опущенных ресниц, лежащую на щеках, полуоткрывшиеся во сне мягкие розовые губы, тонкую руку, запрокинутую за голову… Какая же красота, отец небесный, глаза болят, плакать хочется, когда смотришь, краше иконы… Илья вздохнул, отвернулся, ища взглядом Варькино зеркало, прибитое на внутренней стороне телеги. Нашел, заглянул, поморщился. В который раз подумал: вот образина-то… Морда черная, скулы торчат, будто ножи, брови, как у лешего, а нос-то, нос… Яков Васильич поначалу-то его и в ресторан брать боялся, чтоб господа спьяну не пугались. Чем он Настьке глянулся, до смертного часа гадать будет – не догадается…
– Илья…
Он, вздрогнув, обернулся. Настя, сонно улыбаясь, смотрела на него из-под опущенных ресниц. Илья смущенно, словно его застали за чем-то дурным, отодвинулся от зеркала.
– Ты чего? Ты спи… Разбудил, что ли?
– Нет, я сама…
– Как ты, девочка? – Илья растянулся на животе рядом с женой. – Ноги не болят? Под солнцем не уморилась?
– Да хорошо все, не бойся. И вовсе не… не беспокойся. Я… – Настя виновато улыбнулась. – Я ведь слышала, что вы с Варькой говорили. Я всему научусь. У меня прабабка таборной была… А что смеяться будут – так ничего, встряхнусь да пойду. Мне…
Илья не дал жене договорить, губами закрыв ей рот. Обнял, притянул к себе, чувствуя, как дрожат руки, как снова горячей волной подступает одурь. Дэвла, не порвать бы опять все на ней, мелькнула последняя здравая мысль, Варька голову снимет, у нее ведь тряпок не мильон… Но пуговицы старой таборной кофты снова посыпались, как сухой горох.
– Илья! Илья! – всполошилась Настя. – Да что ж ты делаешь?! Дэвлалэ, стыд какой, там же Варька… Она девка, ей нельзя… Илья, уймись!!!
– Моя Настька… – шептал он, задыхаясь, неловко целуя ее губы, лицо, руки, грудь в разорванном вырезе. – Моя, господи, моя…
– Твоя, твоя, кто отнимает…
– Пусть попробуют только! Убью! Всех убью! Ты меня любишь? Ну, скажи, не ври только, любишь?!
– Люблю, люблю, успокойся, ради бога… Дождись ночи, бессовестный, нельзя же так…
Варька снаружи недоверчиво прислушалась к возне в скрипящей и ходящей из стороны в сторону кибитке, нахмурилась. С сердцем сплюнула в пыль. Неожиданно широко улыбнулась и запела – во весь голос, заглушив звенящего под облаками жаворонка:
– Ай, мои кони, да пасутся, ромалэ, в чистом по-о-оле!..
На
9
Выпрашивать, побираться.
– Еще чего! – смеясь, отмахивалась Варька, когда Настя в сотый раз выглядывала из шатра и манила ее. – Я ночью спать люблю, а не непотребство всякое слушать.
– Да пусть Илья снаружи спит! Ты же замерзнешь!
– Я брату родному не врагиня! И как я замерзну-то? Ночь теплая, и угли не потухнут… Тут главное – пятки не подпалить… Спи, спи, сестрица. – и Варька сворачивалась клубком, как еж, на рогоже, бесстрашно ложась спиной к потухавшему огню.
– Может, ведро с водой рядом поставить? Зажарится еще… – не успокаивалась Настя. Илья хохотал:
– Да угомонись ты! Варька – таборная, зимой на снегу заснет и не чихнет! Иди ко мне лучше…
Через три дня кончилась еда. Варька утром вытряхнула из котелка две последние сморщенные картошки и ссохшийся кусок соленого сала.
– На день вам хватит?
Настя кивнула, Илья кисло поморщился. Варька пожала плечами.
– До вечера дотянете. А остановимся у Крутоярова, схожу туда, – поймав взгляд Насти, она пояснила: – Деревня большая, богатая, скотины много держат, и барин бывший при них же живет. Чем-нибудь да разживемся.
– Как же… – проворчал Илья. – У них сейчас тож животы к спинам подводит, еще не отпахались даже, хлеб прошлогодний вышел весь. Дулю с маком они подадут!
– Значит, дулю с маком есть и будешь, – невозмутимо сказала Варька. – Едем, что ли?
Илья угрожающе пошевелил кнутом. Варька с притворным ужасом прыгнула в бричку. А Илья, поймав испуганный взгляд стоящей у колеса жены, поспешно опустил кнут и, пряча глаза, заорал на лошадей:
– Да пошли, что ли, дохлятина, живодерня на вас!..
Гнедые неохотно тронули с места. Настя на ходу тоже забралась в бричку, уселась рядом с Варькой, которая ловко щелкала семечки, выкидывая шелуху в убегающую из-под колес пыль. Через полчаса молчаливой езды Варька удивленно покосилась на невестку:
– Чего это ты смурная? Спала плохо? Ложись сейчас да подремь малость… Дорога длинная еще.
– Я – нет… – Настя тихо вздохнула. Осторожно взглянула на Варьку. Та ответила еще более изумленным взглядом.
– Да что с тобой, сестрица?