Любовь красного цвета
Шрифт:
Наступило молчание. Паскаль выслушивал ее сбивчивое признание внимательно, с лицом, похожим на застывшую белую маску. Когда Джини замолчала, он только сокрушенно развел руками, будто отказываясь от того, что когда-то было ему очень дорого.
– Понимаю. – Его лицо оставалось по-прежнему непроницаемым. – Понимаю, что ты чувствовала. Почему же ты так и не собралась рассказать мне об этом?
– Почему? Потому что у меня есть чувство собственного достоинства, есть гордость, черт возьми. Потому что не хотела, чтобы мне пришлось упрашивать тебя. Потому что такие решения принимаются двумя людьми, а не одним человеком, и принимаются с радостью! Вот почему…
Подавив дрожь в голосе, она продолжала говорить, но постепенно до нее начало доходить, что все это бесполезно. Она изливала ему душу, открывая то сокровенное, что
Джини растерянно замолкла. Паскаль некоторое время продолжал смотреть на нее, а потом вздохнул.
– Хотелось бы верить, что ты сейчас говоришь действительно то, что думаешь. – Его глаза поначалу беспокойно забегали, однако вскоре снова остановились на ее лице. – Но мне больше нечего сказать тебе. Жаль, что ты не сказала всего этого вовремя. Кто знает, может быть, я отреагировал бы на твои слова совсем не так, как ты это себе представляла. А теперь… Наверное, после разговора с Элен тебе окончательно расхотелось обсуждать со мной эту тему. Должно быть, она открыла тебе глаза на то, каким никудышным отцом я буду для твоего ребенка.
От этих холодных слов кровь бросилась Джини в лицо.
– Нет, все было не так, – возразила она. – И совсем не то я думала, во всяком случае, не совсем то. Говорю же тебе, я была нездорова, мысли путались в моей голове. И еще я боялась, ужасно боялась. Ведь у тебя уже есть ребенок. Возможно, тебе не захотелось бы иметь второго – от меня. Я…
– Несомненно, я был бы против того, чтобы решение на этот счет принималось в Боснии. – Его голос оставался по-прежнему холоден. – Такое решение предопределяет твою жизнь на ближайшие восемнадцать-двадцать лет, и было бы в высшей мере неразумно принимать его в зоне военных действий, когда оба мы испытывали сильнейшее нервное напряжение. К тому же ты постоянно твердила мне, насколько важна для тебя твоя работа. Ты, кстати, и сейчас мне об этом напомнила. Таким образом, я наверняка предложил бы тебе повременить с этим до возвращения в Лондон, обдумать все получше… – Замолчав, он поднял с пола сумку с фотопринадлежностями. – Сейчас об этом в любом случае говорить уже поздно. Вопрос снят с повестки дня. У тебя составлен детальный список требований к будущему отцу твоего ребенка. Я этим условиям не соответствую. Ты ясно дала мне это понять.
– Паскаль, я знаю, что ты хочешь сейчас мне сказать. Умоляю тебя, не надо. Ведь я хорошо знаю тебя: ты никогда не берешь своих слов назад…
– Понимаю, как тебе больно, и все же не сказать тебе этого я не вправе. – Посмотрев на нее ясным взглядом, Паскаль медленно направился к двери. – Да, у меня есть ребенок, и я прекрасно знаю, как много обязательств это налагает. Но скажи, Джини, когда ты составляла требования к отцу твоего будущего ребенка, тебе не приходило в голову, что и у меня могут быть определенные требования? А ведь я достаточно четко представляю, чего хочу от своей будущей жены, матери детей, которые у нас могут появиться. И в данном случае… – Он ненадолго замялся. – В данном случае мне бы в первую очередь хотелось быть полностью уверенным в том, что наша любовь взаимна. Что это именно та любовь, которая не знает компромиссов, не проходит со временем. Что этой любви сопутствуют ответственность, верность. Ну и все прочее… – В его голосе зазвучала горечь. – И наконец, как большинство нормальных мужчин, я хотел бы быть абсолютно уверен в том, что ребенок, которого родит мне жена, действительно мой. – Паскаль выдержал многозначительную паузу. – Я знаю, очень часто ты не видишь в целом мире никого, кроме себя. Но, даже несмотря на это, я верю, что уж такие-то вещи ты понять способна. – Последний упрек прозвучал спокойно, даже мягко, а потому особенно больно уколол ее. Никогда в жизни еще ей не бывало так стыдно. Глухо застонав, она протянула к нему руку.
– Паскаль, подожди, не уходи. Да, я поступила омерзительно, но я все равно люблю тебя, люблю по-прежнему. И то, что ты говоришь, невыносимо для меня. Это ужасно, ужасно… Честное слово, я очень сожалею, что все так получилось, и готова пойти на что угодно, лишь бы повернуть время вспять, уничтожить, вычеркнуть из жизни то, что произошло. Ты же верил мне, Паскаль, и сейчас я бы, кажется, все сделала, чтобы вернуть твое доверие. Умоляю
– Это было около часа назад. Как странно. – Он перевел поблекший взгляд с ее лица на свои часы. – Да, всего лишь час, а впечатление такое, будто целая жизнь. За этот час было многое сказано. Ты говорила мне, как страстно хотела от меня ребенка. Ты говорила это с таким лицом… Наверное, именно таким оно и запомнится мне навсегда. – Он потупился. – И все же это желание не помешало тебе пойти в постель с почти незнакомым мужчиной, не так ли? А сама ты не помешала ему лгать мне в лицо, когда он выгораживал тебя… – Его голос дрогнул. – И ты называешь это любовью, Джини? Если да, то я такой любви не приемлю. Я, наверное, скорее умер бы, чем поступил с тобой так же. Я… Знаешь, лучше я, пожалуй, все-таки уйду. С меня хватит. Ты очень изменилась, Джини. – Паскаль взял ее за подбородок. – Ты всегда была такая… открытая, откровенная. Прямая. А сейчас юлишь, меняешь убеждения. Сперва утверждаешь одно, через секунду – совсем другое. Кто виноват в этом? Война? Мое отсутствие? Мужчина, которого ты едва знаешь? Хоть раз скажи мне правду.
Джини посмотрела ему в лицо долгим взглядом.
– Все вместе, – тихо ответила она. Услышать ее признание было ему так же больно, как и ей произнести эти слова вслух. Его лицо страдальчески сморщилось, потом он отвернулся от нее.
– Во всяком случае, сказано без утайки. Что ж, и на том спасибо. – Паскаль подошел к двери, приоткрыл ее и оглянулся.
– А ведь я мог поцеловать тебя. Мне хотелось, очень хотелось. Ты заметила?
– Да.
– И все же лучше не расслабляться, – пожал он плечами. – Если уж на что-то решился, то нужно идти до конца. Без колебаний. Ты так не считаешь? Сейчас я должен успеть на самолет. К тому времени, когда ты вернешься, моих вещей в квартире уже не будет. Прощай, Джини.
С этими словами Паскаль вышел. Именно так, как она и ожидала. Дверь за ним закрылась тихо, без стука. С лестницы донесся удаляющийся звук шагов. Джини бросилась сначала к двери, потом к окну и увидела, как он вышел из гостиницы, пересек узкую улочку, быстрым шагом прошел через сквер. Высокая, устремленная вперед фигура становилась все меньше. Вот он ловит такси, садится внутрь… Его самоуверенность и решимость в самом деле были абсолютны. Паскаль ушел, не оглянувшись.
Снова не видя ничего от слез, Джини медленно подошла к кровати. Подняв с покрывала свои письма, в разное время написанные ему, она исступленно прижала их к груди. Слова Паскаля в кровь изранили ей душу, и то, что эти письма, этот талисман, который так долго хранил его, он бросил здесь, делало боль еще острее. Джини смотрела на стены комнаты, на этот безмятежный узор обоев с нимфами и пастушками. Стыд, сожаление и неопределенность словно осенний дождь орошали ее воспаленный мозг холодными, неприятными каплями. На душе было промозгло. «Почему я не побежала за ним?» – мелькнуло в голове. Но тут же в ее душе поднялась новая мощная волна сопротивления, чуть ли не бунт.
Ей было почти тридцать – детородный возраст скоро будет позади. Каждый прошедший месяц – упущенная возможность. И эта жажда иметь ребенка… Понял ли Паскаль по-настоящему, о чем она ему говорила? Может, понял, а может быть, и нет. «Ну решайся же, решайся!» – приказала она себе, ходя по комнате из угла в угол. Какая-то очень важная мысль ускользала от нее. И тут ей пришло в голову, как, кажется, приходило и минувшей ночью – если, конечно, память не обманывала ее, – что она вполне могла забеременеть. Да, вполне возможно, что внутри ее сейчас зарождается крохотная новая жизнь.
Мысль о такой возможности привела Джини в ужас. Замерев на месте, она с предельной ясностью осознала, что, каким бы ни было ее решение о том, как жить дальше, тело ее уже приняло самостоятельное решение – решение окончательное и бесповоротное. Ужас углублялся, и по жилам женщины разлилось какое-то нездоровое возбуждение, почти истерическая радость. Она попыталась представить себе, что такое быть матерью, причем не вообще матерью, а именно в сложившихся обстоятельствах. Последствия подобной жизненной перемены казались столь огромными, что сознание просто отказывалось их воспринимать. Ей не оставалось ничего иного, как найти прибежище в заурядном фатализме. Это было типично женской реакцией на вызов судьбы: а-а, будь что будет…