Любовь красного цвета
Шрифт:
– Ах, Линди, Линди. Не бегай ты за ним. Это до добра не доведет, сама прекрасно знаешь. – Он погрозил ей указательным пальцем, глядя на нее с почти материнской заботой.
– Да не бегаю я ни за кем, – запротестовала было Линдсей, но, подумав секунду, села на место. – Давай-ка, Марков, поговорим начистоту. Я с ним работаю. И мне нужно поговорить с ним о работе, о нынешних проблемах. О Марии Казарес. Вот и все. Точка. Конец текста.
– Тебе не обмануть меня, Линди. Ты не умеешь врать. Я все вижу: как горят твои глаза, как играет на щеках румянец. Ты слышала про Афродиту – богиню любви? Естественно, слышала. А знаешь ли ты, что у нее были дети? И знаешь, как этих детей звали?
– Нет, не знаю. Никогда не слышала, что у нее были дети.
– Были, были… Таков был
– Думаю, что ты сам мне скажешь.
– Конечно, скажу – таить мне нечего. Их звали Эрот и Антэрот – Любовь и Любовь Ответная, Гармония – ну это ты сама легко поймешь. Но были еще двое. Их звали Деймос и Фобос…
– А это что означает?
– Ужас и Страх.
Грустно усмехнувшись, Марков закурил сигарету и глубоко затянулся.
– Неплохое напоминание, не правда ли? Таковы дети любви. Время от времени я задумываюсь об этом союзе и его отпрысках. Ужас и Страх… Неплохо сказано, а?
– Уж не хочешь ли ты предостеречь ты меня от чего-нибудь, Марков?
– Да, хочу. Очень хочу! Но ты ведь все равно не послушаешь меня. Предостережений никто не слушает. А потому я решил всего лишь прибегнуть к небольшому напоминанию. Как ты, должно быть, знаешь, большинство женщин я просто не перевариваю, но к тебе отношусь очень тепло. А ведь ты вряд ли можешь назвать себя счастливой, не так ли?
Между ними повисло молчание. Линдсей думала о Маркове. Ее вовсе не удивили его познания в области греческой мифологии. Ее не удивило бы даже, если бы он сейчас, перегнувшись через стол, заговорил с ней по-гречески. Марков был способен на весьма смелые эксперименты как со своей внешностью, так и с речью, притворяясь то недоумком, то несносным задавакой, то слепым поклонником моды. Однако на деле он не был ни тем, ни другим, ни третьим. Марков был на редкость проницателен, чуток, артистичен и умен. Кипучая энергия и смелость также относились к числу его достоинств. Два года назад Маркова постигла тяжелая утрата – от СПИДа умер человек, долгое время бывший его партнером. Марков начал ухаживать за другом, когда болезнь вступила в последнюю стадию, и не отходил от его кровати до последней минуты. И кому, как не Маркову, было знать, почему любовь способна породить не только гармонию, но также ужас и страх.
Минута бежала за минутой. Марков смотрел на Линдсей с неменьшей задумчивостью. Сегодня вечером он выглядел традиционно: с ног до головы одетый в черное, в темных очках – хотя нельзя было сказать, что ресторанчик, куда якобы любила захаживать Куэст, был залит ослепительным светом. Это была крохотная, сумрачная, грязноватая забегаловка на одной из улочек Монмартра, где света было не больше, чем в ином погребе. Голову Маркова, как всегда, венчала шляпа – его очень редко можно было встретить без нее. Более смехотворного головного убора Линдсей еще не видела: это была бархатная широкополая шляпа в стиле fin de siecle, [29] шляпа Оскара Уайльда. Из-под ее полей выбивались волнистые пряди его светлых волос. Живописный облик Маркова дополняли болтающиеся в ушах серьга в виде крестиков и пальцы, сплошь унизанные серебряными перстнями. Родом Марков был из Лос-Анджелеса, хотя сам утверждал, что родился на борту самолета. Теперь, после смерти любовника, он неприкаянно скитался по свету. Марков мотался из страны в страну, от съемки к съемке. На его снимках любая женщина выглядела раз в десять красивее, чем была на самом деле. Некоторые из этих фотографий, раскрывающих тайны мира высокой моды, завоевали всемирную известность и словно наяву стояли перед глазами Линдсей. Она считала его прекраснейшим из всех фотографов одежды, однако ее мнение на этот счет разделял далеко не каждый: работы Маркова были слишком провокационными, вызывающими, странными для тех, кто придерживался более консервативных взглядов. Что же касается Линдсей, то для нее Марков был кем-то сродни чародею – и как фотограф, и как просто мужчина. Глядя на него сейчас, она с некоторым удивлением осознала, что этот человек,
29
Конца столетия (фр.).
– Хорошо, ты прав, – сдалась Линдсей, озабоченно наморщив лоб. – Мне в самом деле нравится Роуленд. Может быть даже больше, чем просто нравится. Как-то раз я побывала у него дома. Мы просто разговаривали, и вдруг произошло нечто необъяснимое. Наверное, ты знаешь, что я имею в виду, Марков. Это было чем-то вроде бунта сердца, только не яростного, а, если можно так сказать, совсем тихого.
– Как не знать… И что же было дальше?
– Дальше? Ничего. До этого я думала, что полностью неуязвима – ведь такого со мной давно уже не было. С тех пор, когда со мной могло произойти нечто подобное, прошло так много лет, и вот теперь… Кто бы мог подумать? Я же не девочка и не дура какая-нибудь. Этим летом мне исполняется тридцать девять лет. Моему сыну уже семнадцать. У меня даже на теле морщины, – заговорщически понизила она голос. – И я никогда ни с кем не ложусь в постель, пока не выключу всюду свет.
– Господь с тобой, Линди…
– Но это правда! Я знаю, как это глупо. Постоянно твержу себе: все это ерунда, должен же быть кто-нибудь, кому на все это наплевать. Кто-нибудь, кто не обращает внимания на все эти морщины и пятна на моем лице, потому что смотрит не на мое лицо, не на мои груди и не на задницу, а на меня. На личность, у которой есть мысли, душа… – Линдсей осеклась на полуслове. Она чувствовала, что черная безысходность овладевает ею, и презирала себя за это. А потому ограничилась только раздосадованным жестом.
– Тебе незачем выслушивать все это. Еще немного – и я расплачусь от жалости к себе самой.
– Я хочу тебя слушать, уверяю. Потому что хорошо понимаю тебя.
– Так вот, я не вижу их – в этом вся загвоздка. Если они и есть – эти загадочные настоящие мужчины, – то у меня еще не было случая познакомиться хотя бы с одним из них. Те же, которые мне попадаются, подразделяются на три безнадежные категории: женатые, вруны и зануды. Ничего не поделаешь, Марков, такова судьба женщин моего возраста. Все приличное расхватали те, кто помоложе, оставив на нашу долю только объедки и ходячие недоразумения. Я была уверена в этом. Пока не встретила Роуленда Макгуайра.
– Высокого и красивого брюнета Макгуайра? – улыбнулся Марков.
– Да. Но дело не в том, как он выглядит. Во всяком случае, надеюсь, что не это было причиной.
– Тогда назови мне хотя бы пару других.
– Он умен. Очень. И, кажется, добр. Весел. В нем есть какая-то изюминка…
– Прекрасно. И какая же из этих причин главная?
– О, на этот вопрос несложно ответить. Ему плохо. С ним что-то произошло – не знаю, что именно, – но я чувствую это. Он нуждается в любви. Он заслуживает любви. Ему нужна хорошая женщина, Марков. Хорошая спутница.
– Но разве не все мы нуждаемся в хороших спутниках? Марков посмотрел на часы. Сегодня Куэст что-то припозднилась. Придет ли вообще?
– Ну и почему бы тебе не стать этой хорошей спутницей? – вскинул он голову и, сняв очки, вгляделся в ее глаза. Это был его обычный взгляд – быстрый как белка. Марков тут же водрузил очки на нос. – Умна, добра и внешне недурна – мне, например, очень нравишься. Да что там мне – ты многим нравишься. Бойкая как мальчишка, подвижная как ртуть, но главное – у тебя по-настоящему честный, открытый взгляд. Ты остроумна – даже я смеюсь над твоими шутками, а рассмешить меня может далеко не каждый. У тебя солнечная натура – ты не хмуришься, не дуешься. От тебя всем становится светло. Тебе небезразличны другие люди, в тебе нет той маниакальной одержимости собственной персоной, что я наблюдаю у большинства моих знакомых. Ты по-настоящему щедра, Линдсей, – не зажата, не скаредна, и под этим я имею в виду не только отношение к деньгам. Ты первой протягиваешь другим руку. Я хорошо помню это. Помню, как ты поддержала меня два года назад.