Любовь, морковь и полный соцпакет
Шрифт:
Ту самую, которую сделал фотограф в отеле, когда я решила, что участие в акции с номером будет хорошей идеей.
Пока я думаю, как прокомментировать снимок, Мирошниченко заговаривает сам:
– Все то время, пока Даша, моя милая Даша, думала, что встретила свою любовь, вы всего лишь использовали ее!
От абсурдности сказанного хочется рассмеяться, останавливает от столь необдуманного поступка лишь инстинкт самосохранения. Чтобы попытаться как-то объяснить, что все сказанное мужчиной – глупость, в очередной раз поднимаю взгляд, уже даже придумываю, что сказать, но сбиваюсь, едва открыв
Потому что замечаю его зрачки. Совершенно неадекватного размера для нынешнего уличного освещения.
Мысли судорожно цепляются друг за друга, а сознание затапливает ужас. У меня нет абсолютно никаких идей, что делать дальше, как выбраться, спастись, ведь от этого человека можно ждать совершенно чего угодно.
Надо как-то потянуть время, дождаться, пока кто-нибудь появится, попросить о помощи. Не может же эта улица всегда быть безлюдной.
Я хватаюсь за эту идею, успеваю даже сказать: «Понимаете…», как вдруг Мирошниченко хватает меня под локоть и начинает тащить за собой в сторону парковки.
Кажется, мысль о том, что тут в любой момент могут появиться свидетели, осенила не только меня.
– Мне больно! – говорю, как можно громче, надеясь, что каким-то чудом удастся привлечь чье-либо внимание.
Мужчина мою реплику игнорирует, лишь ускоряет шаг, волоча меня за собой.
Я судорожно соображаю, что делать. Слышу, как где-то позади резко тормозит автомобиль и, молясь, что его водитель сможет стать моим спасением, со всей силы дергаю рукой.
Мирошниченко такой прыти от меня, видимо, не ожидает. Буквально на мгновение он ослабляет хватку, но этого мне вполне достаточно, чтобы получить хоть какой-то простор для маневров. Все еще не до конца свободная, я, действуя проверенным способом, со всей силы наступаю ему на ногу, чувствую, как мужчина сгибается, слышу его злобное шипение и ругательства. Но все это ерунда по сравнению с тем, что я свободна.
Жадно вдыхая воздух, начинаю убегать от него, но уже через пару мгновений вновь оказываюсь схваченной. Мирошниченко плотно прижимает меня спиной к себе, вновь начиная тащить в сторону парковки.
Хочется заплакать от отчаяния и бессилия, потому что сделать еще хоть что-то не представляется возможным.
Я прикрываю глаза, не желая верить в то, что проиграла, как вдруг чувствую, что мужчина содрогается, его руки слабеют, и я вырываюсь на свободу.
Не понимая, что происходит, но не желая упускать возможность на спасение, срываюсь с места, на ходу оборачиваюсь и резко торможу, когда понимаю, что напротив пошатывающегося Мирошниченко стоит Никита.
Словно в замедленной съемке вижу, как он заносит руку для удара, а затем бьет мужчину с такой силой, что тот падает на землю. Проходит несколько секунд, а Мирошниченко по-прежнему не встает, так и лежит на земле.
Во дворе тем временем появляется полицейский автомобиль. Не понимаю, откуда у меня находятся силы, но я продолжаю стоять и смотреть.
Смотрю на то, как полицейские сперва надевают на Мирошниченко наручники, а затем утаскивают его в машину. Смотрю, как Никита подходит ко мне, чувствую, как обнимает, спрашивая, как я.
Максимум, на что я сейчас способна – кивок.
Все остальные события вечера я помню лишь отрывками. Разговоры с полицейскими,
Я прихожу в себя лишь ближе к ночи. Картинка перед глазами в какой-то момент становится четкой.
Я стою перед окном в квартире у Никиты и смотрю на город. Понимаю, как никогда четко, что моя глупость чуть было не привела к непоправимым последствиям. Хочу сказать об этом мужчине, который стоит позади меня и обнимает, но вместо этого слышу его слова о том, что никогда в жизни он больше не подвергнет меня такой опасности.
Я все-таки не выдерживаю, перебиваю его, извиняюсь и смахиваю со щек пару слезинок, давая себе обещание впредь обходиться без глупостей, потому что есть такие уроки, которых хватает на всю жизнь.
Мы продолжаем молча смотреть на город, и я понемногу успокаиваюсь. Наконец, приходит вера в то, что все плохое позади, которая окончательно крепнет со словами Никиты:
– Теперь все будет хорошо.
Я киваю и отворачиваюсь от окна. Смотрю на него и улыбаюсь. Потому что верю.
Потому что теперь у нас на самом деле все будет хорошо.
Эпилог
Крещенские морозы в этом году самого крещения решили не дожидаться. Тридцать первого декабря столбик термометра показывал двадцать шесть ниже нуля, совершенно не стимулируя желание выйти из дома, пусть и добежать нужно было всего лишь до машины.
– А нам действительно очень нужно встречать родителей? Может, они сами как-нибудь доберутся, а я тут пока приготовления закончу, на стол накрою, а?
Мой голос больше напоминал мольбу, но Никита был непоколебим, смотрел на меня так, как будто я предлагаю устроить обряд жертвоприношения или что-нибудь в таком духе. Даже стыдно стало.
Родители, которые впервые за много лет позволили себе выбраться на отдых в теплые края, ни в какую в этих самых теплых краях отмечать новый год не захотели, предпочтя провести его с нами. А я тут еще выпендриваюсь из-за того, что не желаю ехать в аэропорт. Действительно стыдно, приходится мужественно застегивать пуховик и натягивать шарф почти на все лицо, оставляя место лишь для глаз, чтобы хоть как-то ориентироваться в пространстве. Может, еще и маску горнолыжную надеть?
От идеи с маской в последний момент все-таки отказываюсь, бегу до машины под смех Никиты. Ой, пусть смеется, зато тепло! Устраиваюсь на сидении, включаю печку на максимум и начинаю потихоньку расстегивать свои сорок одежек.
– Ты бы, может, так посидела? Нам ехать всего минут пятнадцать, только разденешься, а уже одеваться пора.
В ответ на Никитину реплику показываю мужчине язык, но от процесса избавления от лишних вещей не отвлекаюсь. Хоть и понимаю – он прав, но не могу же я открыто в этом признаться! Приходится максимально незаметно прятать в кармашек двери сперва второй шарф, а затем и вторые варежки. Мужчина ловит меня с поличным, когда я, прикрывшись пуховиком, пытаюсь затолкать в тайник еще и термокофту, которая, несмотря на свой небольшой размер, отчаянно не хочет туда влезать.