Любовь-морковь и третий лишний
Шрифт:
– Опять Мишенька соску выплюнул? – неслось из форточки. – Давай помою.
Занавеска заколыхалась, рама приоткрылась, наружу высунулась пожилая дама, которую легко можно было принять за сестру Зинаиды Самуиловны – прическа, маникюр, макияж.
– Где пустышка? – поежилась Варвара Михайловна. – Холод какой, словно в прежние времена.
– Сосочка у нас чистая, спасибо.
– Тогда зачем стучишь?
Ляля подтолкнула меня к окну.
– Это Лампа, моя подруга, она очень хочет с вами поговорить о.., о.., о…
– Альбине Фелицатовне
– Маразм еще не заключил меня в объятия, – кокетливо отозвалась Варвара Михайловна, – через окно полезете или в дверь войдете?
Я засмеялась, хозяйка тоже захихикала.
– Сейчас вам открою, – сказала она.
Глава 19
– Кто вы и почему интересуетесь Альбиной, – вперила в меня острые глазки Варвара Михайловна, усаживая на старинном кожаном диване.
Я навесила на лицо самую приветливую улыбку и сказала:
– Не встречался ли вам когда-нибудь глянцевый журнал «Мир историй» [7] .
– Хорошее издание, – милостиво кивнула Варвара Михайловна, – вон на столике стопка лежит.
Надо же, какая я внимательная, сразу приметила журнальчик и правильно повела себя, кстати, я весьма положительно отношусь к «Миру историй» и не упускаю возможности купить его в начале каждого месяца. Изучив статью, всегда смотрю на имя автора и давно заметила, что материалы, подписанные Ниной Шварской самые занятные.
7
Журнал «Мир историй» придуман автором, совпадения случайны.
– Меня зовут Нина Шварская, – ляпнула я.
Варвара Михайловна всплеснула руками:
– Это вы писали в январском выпуске о неизвестных эпизодах биографии Достоевского?
Меня в свое время тоже привлек этот материал, я очень хорошо помню его, поэтому спокойно кивнула.
– Да.
– Вы талант.
Мне стало неудобно.
– Право, не хвалите меня.
Варвара Михайловна бросилась к буфету, причитая на ходу.
– Если б знать, что вы, Ниночка, придете.., минуточку, простите, но вы вначале представились.., э… Лампой.
Осознав свою ошибку, я подавила стон и быстро принялась выкручиваться из создавшегося положения.
– Верно, вы не ослышались, в моем паспорте написано Евлампия Романова, Нина Шварская – псевдоним, наш редактор категорически не желает видеть на полосе мое настоящее имя, оно ему кажется очень нарочитым, напыщенным. Кстати, многие литераторы пользуются не своей фамилией.
– Теперь понятно, – снова посветлела лицом Варвара Михайловна.
Поняв, что дама окончательно поверила неожиданной гостье, я ощутила порыв вдохновения и принялась бодро фантазировать:
– Сейчас я задумала цикл о старых московских жилых домах, о тех людях, которые ютятся в них всю свою жизнь…
– Правильно, –
– Я родилась в столице, – улыбнулась я, – младенчество провела на улице Кирова, нынешней Мясницкой, потом папе дали квартиру, и мы уехали в другой район. Но момент переезда я помню смутно, была слишком мала, единственное, что зацепила память: неподалеку от отчего дома была булошная, а там…
– Господи, – всплеснула руками Варвара Михайловна, – сразу видно, что вы, как и я, коренная москвичка, булошная, молошная, так говорят лишь те, чье детство прошло в пределах Садового кольца. Право, приятно встретиться с вами, нас осталось мало, всего ничего, вымирающая прослойка истинных москвичей, не тех, чьи родители перебрались сюда из деревни после войны, а тех, чьи прадеды возводили город. Вы, милая, из какой семьи?
– Мама была оперной певицей, бабушка тоже, – сообщила я чистую правду, – но в нашем роду аристократов нет, прапрабабка была крепостной у Шереметевых, правда, актрисой домашнего театра, очевидно, музыкальные способности передавались генетически, я сама окончила консерваторию по классу арфы, но, увы, карьера не сложилась, вот я и посвятила себя журналистике.
Варвара Михайловна закатила глаза.
– Ах, кажется, тысяча восемьсот шестьдесят первый год был давно, ан нет, всего ничего прошло.
Кстати, о крепостном праве, мой супруг, вечная ему память, царствие небесное, был профессором МГУ, историю преподавал. Как-то раз попались ему студенты – совершенные оболтусы, на лекции не ходили, семинары прогуляли, но на экзамен явились. Петр Петрович мой, добрейшей души человек, решил лентяев не корить, да и какой толк? Ну поставит он им «два», так они снова заявятся на пересдачу, вот и надумал профессор задать недорослям самый простой вопрос, чтобы ответили живенько и восвояси убирались!
Преподаватель посадил Митрофанушек и велел:
– Ну-ка, драгоценные студиозусы, хочется мне спросить вас о крепостном праве, пару слов всего, подготовьтесь и выходите.
После этой фразы Петр Петрович сел на стул и тщательно прикрылся газетой, преподаватель наивно надеялся, что лентяи приготовили шпаргалки или, по крайней мере, принесли учебники, откуда можно почерпнуть ответ на вопрос.
В аудитории воцарилась напряженная тишина, потом послышался тихий шорох и осторожный шепоток самого главного прогульщика:
– Тань, когда у нас отменили крепостное право?
– Отвянь, Костя.
– Ну скажи!
– В шестьдесят первом году.
Повисло молчание, которое снова нарушил голос Кости:
– Тань, а Тань!
– Ну?
– А че раньше случилось: Гагарин в космос полетел или крепостных отпустили?
Газета выпала из рук Петра Петровича, он захохотал, поставил всем митрофанам «отлично», а потом долгие годы вспоминал Костю и качал головой:
– Экий молодец, год и впрямь шестьдесят первый, только он век перепутал.