Любовь моя
Шрифт:
— Кончай с воззваниями. Мы не твои подопечные и ты не на педсовете. Ты нам тут еще лекцию на эту тему прочти и семинар проведи. У кого что болит, тот о том и говорит, — бесцеремонно влезла в разговор педагогов Инна. — Что касается современных детей, то в их воспитании я бы больше на родителей уповала. Их пример — наиболее для них важный. А у тебя, Аня, в голове только детдомовские детишки.
— Я бы тебе посоветовала не трогать детдомовских и запомнить только одно: литературный капитал не устаревает. Пушкина, Шекспира и Лермонтова будут читать всегда. Я преклоняюсь перед величием наследия классиков. Простота — высшая
— Можно подумать, их творчеству требуется твоя положительная характеристика, — невозмутимо парировала Инна.
Жанна, нарочно не замечая иглоукалывания Инны, продолжила свои рассуждения:
— Я раньше считала, что о художественном произведении надо судить в эстетике того времени, в котором оно написано. Но по мнению философа и педагога Лотмана с текстами со временем происходит, самовозрастание. Старые книги с изменением социальных эпох и поколений, обрастают всё новыми и новыми смыслами. И они, эти смыслы уже не столько зависят от писателей, которые написали те или иные книги, сколько от читателей, в чьи руки попадают их произведения, и от критиков. Для текстов наступают такие моменты, когда они сами начинают работать на себя. Уверяю тебя, те высоты и глубины, которые мы теперь открываем в Шекспире, ему и не снились. Он о них не думал, они в нем существовали, но только подсознательно. Эта версия имеет право на существование?
Что касается меня, то в книгах моя настоящая жизнь и прекрасная реальность. В них я переживаю самые яркие впечатления, каких не нашла в окружающей меня обыденности. Серая или очень сложная действительность провоцирует зарождение фантазий. Режиссер Феллини сказал: «Наши фантазии — вот наша настоящая жизнь». А он был гением.
— Митингуешь? Надеешься меня распалить? — безразличным тоном спросила Инна.
— Зажечь можно только то, что горит, — мгновенно отреагировала Жанна.
— Не заводись, я же согласна с тобой: Пушкина и Моцарта не отменить. Классическая музыка тоже будет существовать вечно. Во-вторых: фантазии — это взгляд на жизнь творческих людей. Они могут себе это позволить. Давно ты «подсела» на Феллини? У тебя с ним биохимическая связь, на бессловесном уровне… собаки?
«Опять не обошлось без Инны. Считает для себя делом чести издеваться, поднимать всех на смех. Любит играть с людьми как кошка с мышками», — поежилась Аня.
— В третьих. Ты и на том свете будешь бросаться лозунгами и всех воспитывать? — раздраженно добавила Инна, задетая за живое унижающим ее советом. — Сплю и вижу тебя за заоблачной кафедрой или на небесной трибуне.
— Не дождешься, — сердито пробурчала Жанна.
Аня пришла на выручку коллеге:
— Знаешь, как Пастернак сказал о чтении? «Это единственный способ почувствовать себя достойным человеком». Чтение и нас приподнимало над бытом и делало чище.
— Не удивила. Литература была великая, а наша жизнь — бедная. Читать было интереснее, чем жить, — хмыкнула Инна.
— Мы строили прекрасную жизнь, — остановила ее Лена.
— Современная жизнь к чтению не располагает. Да и некогда молодежи, ей зарабатывать приходится. Сейчас визуальность во многом заменила
— «У каждого мгновенья свой резон», — усмехнулась Лена.
— Мы за детское и юношеское чтение ратуем, — в один голос сказали Аня и Жанна. (Какой милый дуэт!)
— Насчет слова «единственный» можно, конечно, и поспорить. А в остальном Пастернак, безусловно, прав. Крепко его власть достала, раз он его употребил, — сказала Инна, проигнорировав реплики подруг.
— А еще Пастернак утверждал, что поэзия — спасение души, — продолжила ликбез Аня.
— И тут он не открыл Америку. Окунемся в историю. Еще Рамзес Второй над входом в библиотеку, которую сам же и организовал, повелел написать: «Аптека для души», — напомнила Инна. — Думаю, он имел в виду не только поэзию. Культура и наследственная генная основа позволяют нам оставаться людьми, они наши навигаторы по жизни.
— А ты сама себе модератор? — спросила Жанна. Инна не отреагировала.
— Люди не стали умнее своих далеких предков, просто много информации накопили. Я вам больше скажу: еще на нашей памяти то здесь, то там они сладострастно сносили памятники, уничтожали портреты и жгли книги, — заметила Аня. — И еще будут…
— Жечь, не значит доказывать свою силу. Наоборот. Придурков во все времена хватало. И, тем не менее, человек двадцатого века способен воспринимать намного больше информации, чем человек девятнадцатого. Мне кажется, умственное развитие человечества происходит по синусоиде. Точнее, циклами. Возьмите Китай, Древнюю Грецию, древний Рим, эпоху Возрождения, — высказалась Жанна.
— А разве не по спирали? — с брезгливой скукой на лице спросила Инна. — Ты путаешь умственное развитие с культурным. Это в нем сначала происходит частичное разрушение старого, потом новое начинает внедряться и развиваться, пока не дойдет до своего пика. Затем спад начинается, потому что не хватает у творческих людей идей и энергии, чтобы двигаться дальше. Они заканчиваются. Вот тут-то другие таланты и лидеры появляются и ведут своих последователей к новым вершинам. Наша эволюция состоит в том, что мы не сами меняемся, а изменяем окружающую среду. Мы не отращиваем крылья, мы строим самолеты.
— Ты думаешь, отдельные яркие индивиды во всех областях жизни определяют качество каждой эпохи? — спросила ее Аня.
— Безусловно.
— Даже в глухое, дикое средневековье? Им же не давали высовываться.
— Но они были. Об умственном развитии человечества имеет смысл говорить по истечении многих миллионов лет, а не нескольких сотен или даже тысяч.
— А как же буквально сумасшедшее развитие науки и технологии в последнее столетие? Это революционный скачок или преддверие апокалипсиса? — спросила Жанна.
— Предотвращением которого и занимаются ученые во всем мире, — сказала Аня, как бы заверяя печатью слова Инны, и задала следующий вопрос:
— А если речь повести о духовном и нравственном развитии?
— Оно тоже происходит, но слишком медленно, — ответила Инна.
— Приведи пример.
— Ученые утверждают, что в средние века не существовало понятия совести.
— Сомневаюсь. Может, слова такого и не было, а чувство, я думаю, всегда существовало, — решительно и безапелляционно заявила Аня.