Любовь на краешке луны
Шрифт:
Покойный дядя заказал яхту всего лишь за три года до смерти, поэтому судно было построено по последнему слову техники. К восторгу Канеды, в трюмах хватило места для нужного количества лошадей и дорожной кареты.
Она слегка опасалась, что бурные волны могут испугать лошадей, в особенности Ариэля, но распоряжавшийся всем Бен успокаивал ее.
— А енто оставьте мне, мисс Канеда… то исть м'леди. Кони будут в порядке, я пригляжу.
Канеда знала, что ничего плохого не случится: Бен был истинным волшебником не только в обучении
Ей сровнялось четырнадцать, когда, влетев в кабинет отца, она объявила, что в расположенный неподалеку — в паре миль от их имения — ярмарочный городок вот-вот нагрянет цирк.
— Papa, мы должны побывать там! Обязательно своди меня в цирк! — Глаза у Канеды блестели.
— Терпеть не могу, когда животных держат в неволе, — пытался отговорить ее Джеральд Лэнг.
— Дикие звери меня не интересуют, — ответила Канеда. — Но на афише написано. что у них есть лошадь, понимающая буквально каждое слово! Это же самое умное животное в мире.
Лицо Джеральда Лэнга выражало известный скептицизм, однако Канеда настаивала, и он обещал сводить ее на представление.
Он абсолютно не сомневался, что в напоминающем винегрет представлении будут несколько убогих лошадей и пара клоунов — не слишком забавных; шталмейстер, он же владелец цирка, привыкший топить в вине финансовые трудности; ну а если им очень повезет, к этой компании добавится парочка акробатов.
Так как Гарри находился в школе, то для Канеды, лишенной каких бы то ни было развлечений в сельской глуши, бродячая труппа значила ничуть не меньше, чем лондонский цирк Эшпи.
Клементина Лэнг сказала, что у нее слишком много домашних дел, и отец с дочерью отправились вдвоем.
Ехали они в старомодном кабриолете, которым Джеральд Лэнг управлял умело, даже с шиком, и Канеда уже в который раз подумала, что отцу более импонировал бы современный фаэтон с парой или даже четверкой великолепных лошадей.
Они же могли себе позволить только кабриолет, но Канеда так радовалась обществу отца, что на прочее не обращала внимания.
Они добрались до городка, и тотчас их взорам предстала рыночная площадь, где фермерские жены предлагали свой обычный товар, а городской люд раздумывал, что предпочесть: старуху наседку, годную только для варки, или жирного и более дорогого цыпленка, которого можно зажарить.
Здесь в изобилии было все, что душе угодно: деревенская репа, свекла, капуста, кружки золотого масла, соты с медом и — в любое время года — зайцы или кролики, угодившие в силки и ловушки.
Но рыночная площадь в самом центре города не интересовала Канеду. Затаив дыхание, она ждала, когда отец повернет к полю у реки, на котором расположился цирк.
Усыпанную опилками арену покрывал большой шатер, пропускавший воду во время дождя; арену окружали ряды шатких скамей.
Пропутешествовав без всякой починки много месяцев, они вполне могли в самый неожиданный момент рассыпаться под зрителями.
Заиграл
Первый номер, на взгляд Джеральда Лэнга, был вполне ординарным: четыре серых коня с перьями на уздечках возили по кругу наездниц.
И лошади, и наездницы казались ему одинаково старыми, а чтобы задрать под балетной пачкой ногу повыше, крепко держась за луку седла, не требовалось особого мастерства.
Однако на личике Канеды была написана такая радость, что Джеральд Лэнг помалкивал и больше глядел на дочь, чем на представление.
Клоуны смешили ее, а от трюков акробатов захватывало дух.
Наконец шталмейстер провозгласил:
— А теперь, леди и джентльмены, вы увидите самую необыкновенную, истинно удивительную, умнейшую лошадь на свете. Ее зовут Юноной, и она понимает каждое сказанное ей слово. Еще она умеет плясать — такого я не припомню за всю мою долгую жизнь.
Под аплодисменты толпы Юнона появилась на арене.
Вороная кобыла с белой звездочкой на лбу, с точки зрения Джеральда Лэнга, прежде действительно была хороша, однако теперь явно проступали признаки старости.
У невысокого жокея, выступавшего с ней, было уродливое и дерзкое лицо, но оно преображалось, когда на нем восходила обезоруживающая улыбка и искрились весельем глаза. Лошадь под его руками казалась тонким музыкальным инструментом.
Сперва Юнона кружила в вальсе под звуки оркестра, потом танцевала польку, только что вошедшую в моду. Еще она ходила на задних ногах и отвечала на вопросы, утвердительно или отрицательно покачивая головой.
Наконец вокруг арены расставили барьеры, и Юнона перепархивала через них с таким изяществом, что Канеда замирала от восторга.
Шумные аплодисменты, раздававшиеся под сенью шатра, заставили наездника повторить номер, и он послал лошадь вперед… Она буквально парила над барьерами.
Но вдруг — на самом последнем прыжке — лошадь оторвалась от земли, как-то дернулась на лету и, прежде чем кто-либо смог понять, что происходит, мешком рухнула на землю.
Послышались женские крики, охнули даже мужчины, а Канеда вцепилась в руку отца.
— Papa, что случилось?
— По-видимому, сердце отказало, — ответил Джеральд Лэнг.
— О, она не должна умереть! — вскричала Канеда. — Прошу тебя, papa, сделай что-нибудь! Такая прекрасная лошадь не может умереть подобным образом.
Джеральд Лэнг всей душой разделял чувства дочери и вместе с ней немедленно направился в заднюю часть шатра, куда оттащили кобылу под шутки клоунов, пытавшихся сгладить впечатление от трагедии.
Лэнг и Канеда застали невысокого жокея в обществе одного или двух конюхов; увы, с первого взгляда было ясно, что вороной уже ничем не помочь.