Любовь на руинах
Шрифт:
Понимал, что нужно поговорить, но, блядь, боялся. Боялся услышать то, что подозревал, от нее. Как жить без них — без этого смешного карапуза в пеленках, а главное, без нее — моей красивой, единственной девочки, по которой скучал и тосковал, и, как привязанный, каждое утро спешил к ним, чтобы хотя бы одним глазком увидеть, как она пеленает, как кормит, ласково напевая, моего малыша.
Нет, невыносимо. Вот прямо сегодня, прямо сейчас нужно все решить. Приехав очень поздно с важной встречи, на которую мы ездили вместе с Яром, я, минуя
В помещении царил полумрак. Свеча на столе давала совсем мало света. Рядом с ней, тут же на столе, стояла бутылка вина — открытая и начатая и два бокала. Неужели пока меня не было снова Слепой приходил? Конечно, его мои бойцы за своего считают — пустят, не ставя ни меня, ни Яра в известность! Как к себе домой, сука…
Волна бешеной ярости заставила сжать кулаки и сцепить зубы. Убью его! И ее, спящую, свернувшись калачиком на нашей кровати, хотелось схватить за плечи и потрясти. Да сына разбудить побоялся. Так, стоп! А где Мишка? Ни кроватки, ни самого малыша здесь не было. Ринулся к ней, испугавшись. Положил руку на плечо и проговорил, стараясь сдержать свою ярость:
— Тая, куда ты дела Мишу?
Она вздрогнула и развернулась. Одеяло сползло с плеча и перед моими глазами предстала тонкая шелковая ночная рубашка с кружевами. Это для него такое? Да я его прямо сейчас найду и убью! Я, забыв про сына, отскочил от кровати и уже развернулся к двери, когда услышал:
— Снова уйдешь, да? К кому ходишь? С кем спишь? Я, значит, тут с ребенком одна сижу, а он по бабам таскается! Ты помнишь, что мне говорил? Что любишь. Что никогда… — ее голос неожиданно сорвался и Тая расплакалась, сев в постели и закрыв лицо руками.
Я ошарашенно стоял в центре комнаты и не мог понять, о чем она говорит.
— Какие ещё бабы? Что за глупость? Я у Давида ночую.
Она заплакала еще сильнее.
— Я до такой степени… до такой степени тебе противна, что лучше у Давида…. чем со мной?
— Не понял. Хотя, знаешь, да. Мне противно, что меня вот так, как мальчишку, можно обманывать.
— Это я тебя обманываю? Да чем же?
— Ты и Слепой. Он к тебе ездит. Он подарки возит. Ты ему радуешься. Ты с ним по полдня тут, закрывшись, сидишь! Ты любишь его!
Она больше не плакала. Открыв рот, сидела на самом краешке кровати. А я, неимоверно злой и готовый крушить и драться, смотрел на нее и сходил с ума от желания. Длинные волосы разметались по плечам, с одного голого плеча соскользнула тонкая бретелька. А глубокий вырез открывал груди почти до сосков!
— Антон? Это — неправда. Это все неправда. Я не думала, что это так выглядит. И я не люблю его…
— Вот зачем врать? Скажи уже прямо и я все пойму. Правда, не обещаю не трогать его, но тебе вреда не причиню, клянусь.
Она некоторое время молчала, заставляя меня нервно сжимать кулаки, а потом встала босыми ногами на пол и подбежала ко мне, обхватила
— Тебя люблю. Никого никогда не любила так, как тебя. Слепой совсем по другой причине приходит — ему трудно без моей помощи. Он просит, чтобы хотя бы иногда, на важных встречах, когда он трудные речи произносит или с особо нужными людьми встречается, я присутствовала. Я ему, как женщина, не нужна. А он мне — тем более. Да как ты вообще мог такое подумать! У меня ребенок маленький! Твой сын!
Меня по-немногу отпускало. Я верил и не верил. Но верить безумно хотел. Да и она прижималась так ласково, так крепко вцепилась в свитер, что помимо своей воли, всем телом тянулся к ней.
— Где Мишка?
Спросил, уже подхватывая на руки, уже вжимаясь лицом в волосы и вдыхая их родной запах.
— Он у Зои.
— Зачем?
— Чтобы тебя соблазнить.
— Что?
— Ну ты же не спишь с нами. Со мной. Вот.
— Так тебе же нельзя. Всего-то два месяца прошло, как Мишка родился.
Я сел на кровать и усадил ее на колени. И холодные руки тут же зарылись в волосы на затылке, гладили, перебирали, цепляли кожу острыми ноготками…
— И сколько по-твоему нужно ждать?
— Не знаю. Ну, может, полгода?
— Сколько? А может, до Мишкиного совершеннолетия?
— Так что… уже можно было? А я же… блядь, идиот! Я же к Давиду свалил, потому что боялся сорваться и начать к тебе приставать! Но, знаешь что, жены у меня никогда до тебя не было. И детей тоже! Откуда я должен такие вещи знать? А в молодости, когда телек там, газеты были, меня кроме армии ничего не интересовало.
— Антон, ты меня любишь?
— Тайка, я очень тебя люблю. И сына люблю. Я чуть с ума от ревности не сошёл! И знаешь что… раз уж ребенок у Яра сейчас… может, пока не будем его забирать?
Бретелька, не дававшая покоя, под моими пальцами легко соскользнула еще ниже, и чуть опустив тонкую гладкую ткань, я высвободил красивую, ставшую гораздо больше, чем раньше, грудь. Осторожно обвел пальцем вершинку и с радостью ощутил, как Тая втянула воздух через стиснутые зубы.
Боже мой, какой же я идиот! Это же не один из моих солдат, которые обязаны беспрекословно исполнять мои приказы, это — женщина, в которой я и люблю и всегда поощрял — наличие собственного мнения, ум, умение разговаривать и понимать людей! А тут… да я бы на ее месте себя никогда не простил!
— Тая, прости меня! Я такой дурак! Чуть сам все не испортил.
— Все решилось. Ты меня любишь. А больше мне ничего не нужно. И вообще, если тебе это неприятно, я не буду Слепому помогать, да я даже разговаривать с ним не буду больше!
Я думал, поглаживая ее гладкую спинку через ткань.
— Нет, милая моя, так не пойдёт. Что же получается, тебе из-за моей ревности, и с людьми разговаривать нельзя? Я постараюсь себя в руках держать.
Она рассмеялась и смех этот бальзамом лился в мое сердце.