Любовь неукротимая

Сноу Хизер

– Только не во мне, – упирался Бромвич. – У меня крайне скудное воображение, уверяю тебя.

Она приподняла бровь, завязывая пояс.

– Не сомневаюсь, мы найдем для тебя что-нибудь вдохновляющее.

Габриэль перевел дыхание. Пенелопа теперь не смотрела на него, всецело увлекшись подготовкой кистей. Он знал, что она говорила без намеков, но, наблюдая ее грациозные движения, подумал: «Ты, Пен. Ты можешь вдохновить меня на все что угодно». И Габриэль готов даже рисовать, если она того пожелает. Ради нее он готов петь. Да, для нее он готов возвести дворец,

один он, своими собственными руками! Он бы сам отесал каждый камешек. Ложкой.

– В любом случае я буду писать сегодня, – сказала Пенелопа, отвлекая Бромвича от его мыслей. – А музой моей станешь ты.

– Что?

– Я много думала о твоих многочисленных симптомах. Хоть они и являются частью сложного целого, но я намерена атаковать их поодиночке. И начну с головокружения, которое ты испытываешь на балах.

– Вот как. – Габриэль схватился за кисть с длинной ручкой. Но шутить было проще, чем совладать с узлом страха, растущим у него в солнечном сплетении.

Пенелопа рассмеялась и отобрала у Габриэля его «оружие».

– Помнишь, я рассказывала об ассоциациях, которые отсылают наш разум к тому или иному пережитому опыту?

Бромвич кивнул.

– Полагаю, каждый раз, когда ты входишь в бальный зал, твой разум связывает нечто совершенно безобидное с чем-то ужасным, ассоциирующимся с опасностью, и заставляет твое тело реагировать соответствующе, хотя ты прекрасно понимаешь, что ничего страшного не происходит.

Габриэль нахмурился. Чем отчаяннее он хотел, чтобы стратегии Пенелопы сработали, тем больше запутывался: ее объяснения с каждым разом становились все более непонятными.

– Как такое возможно?

– Мне кажется, что нечто, с чем ты столкнулся на балу, напомнило тебе об опасности: это может быть цвет или форма чего-либо, запах или звук… И с тех пор на каждом балу ты невольно вспоминаешь об этом, что и вызывает головокружение.

– Интересная теория.

«И пугающая», – мысленно закончил он. Если его разум и организм реагировал так на балы помимо его сознания, то как с этим бороться?

– Допустим, ты права. И как же нам отучить мой разум посылать мне эти сигналы?

– Прежде всего нужно выяснить, что именно твой рассудок ошибочно связывает с опасностью. Как только ты поймешь, в чем заключается эта ошибка, ассоциация разорвется. И сейчас я хочу, чтобы ты закрыл глаза.

Габриэль изумленно приподнял бровь.

– Просто верь мне, – подбодрила его Пенелопа.

– Ну раз ты так просишь. – Он опустил веки, чувствуя себя полным глупцом. – Думаю, большего вреда, чем ожоги, это не принесет.

– Очень смешно, – возмутилась она, но Габриэль почувствовал улыбку в ее тоне. – А теперь я хочу, чтобы разумом ты перенесся на свой первый бал на Пиренейском полуострове и в подробностях описал мне все, что ты видишь и чувствуешь. Я буду изображать все, что ты скажешь. Когда мы закончим, ты встанешь напротив полотна и назовешь первое, что привлечет твое внимание. Надеюсь, это поможет нам выяснить, что именно на балах так пугает тебя.

Габриэль приоткрыл один глаз и с сомнением взглянул на Пенелопу.

Она же подняла кисть. Он вдохнул и снова зажмурился.

– Итак, ты говорил, что головокружение наступает по мере приближения к залу. Может это быть простым совпадением? Или, вероятно, сама обстановка напоминает тебе о чем-то?

Бромвич постарался вспомнить. Сырой воздух; с реки дул промозглый ветер, несмотря на теплые июньские деньки. Он прошел на территорию усадьбы через старинную каменную арку, предвкушая долгожданный пир после выигранной битвы.

– Вижу, ты вспоминаешь. Но ты должен озвучивать свои мысли, чтобы я могла изобразить все на полотне, – напомнила Пенелопа.

– Была ночь, – сказал Габриэль, – но помещение хорошо освещало пламя многочисленных свечей и факелов – из-за этого огня все светилось золотом.

– Говоришь ты как художник, – подбодрила Пен. Он услышал, как она делает первые мазки на холсте, и это вдохновило его.

– Большая прямоугольная комната, стены которой сооружены из серых каменных блоков. Помещение очень походило на монастырь; повсюду – каменные арки.

Но той ночью в первую очередь Габриэль заметил шум. Какофония голосов, радостных голосов, но они приводили его в замешательство, особенно если кто-то вскрикивал совсем близко.

– Толпа… Очень много людей. Не только в бальном зале – во всем помещении и даже на лужайке перед зданием. Я направился в сторону танцующих, взглядом высматривая партнершу. Но как только я подошел…

Сердце Габриэля быстро заколотилось, на лбу появились капельки пота, хотя он знал, что здесь, в Шропшире, находится в безопасности. Он почувствовал новый приступ головокружения и открыл глаза.

– Я не могу, Пен.

– Не смотри! – воскликнула она, рукой прикрывая ему глаза. От ее рук пахло маслами льна и грецкого ореха. – Ты можешь, – уверяла Пен. – Просто возьми меня с собой. Представь, что я рядом.

Бромвич представил Пенелопу. Однако она выглядела иначе, чем сейчас: не в черном платье, покрытом перепачканным красками халатом – в его воображении на ней красовалась та же одежда, что и на свадебном балу.

Габриэль кивнул, и Пен убрала ладонь с его лица.

– Все танцевали, – неуверенно продолжил он. – Играла веселая музыка. Танцующие кружились, подпрыгивали… – Бромвич выдавил смешок.

– Опиши мне этих людей. – Голос Пенелопы прозвучал так, словно она держала одну из кистей во рту. – Женщин было столько же, сколько и мужчин? Каких цветов на них была одежда?

Габриэль мысленно проследовал в зал, держа за руку Пен. Картинки в его голове не переставали кружиться, но теперь с ним была Пенелопа, и царящий вокруг хаос больше его не смущал. И действительно, сердце его стало биться медленнее и дыхание выровнялось.

– Мужчины вдвое числом превосходили женщин. Множество офицеров были в военной форме. Я также вижу пехотинцев, одетых в красные мундиры и серые штаны. Стрелков в зеленом и португальских офицеров в голубом. Некоторые носили черные кивера. Дамы же были в платьях самых разнообразных цветов – белых, лазурных, желтых…