Любовь, опять любовь
Шрифт:
Сара ощутила прилив благодарности, обрадовалась возможности разгрузить душу.
— За моей дверью девочка, малышка. Она с размаху бьет куклу ножницами, из куклы хлещет кровь.
Стивен побледнел. Кивнул.
— И… кто эта кукла?
— Не знаю, но, возможно, младтттий брат.
— Возможно, конечно.
Далее двинулись молча. Лишь однажды он замер от какой-то мысли, оцепенел. Сара мягко подтолкнула его в направлении выхода.
У ворот они расстались. Перед этим Стивен внезапно обнял ее и поцеловал. Холодное, охлаждающее объятие. Отдаляющееся лицо его вдруг покрыла маска, как будто невидимая рука тем же жестом, каким неостывшему еще покойнику закрывают глаза, сдавила его веки и отдернула вниз уголки рта.
Ежедневно с девяти утра до восьми вечера Сара работала в театре, не разграничивая своих обязанностей и задач Мэри, Патрика и Сони. Патрик звонил, сообщал, что болен — нет-нет, ничего
— Посчитала это комплиментом, разумеется, — прокомментировала Мэри по телефону.
Сара и Рой много лет сидели за соседними столами, дружно работали из года в год, готовили друг другу кофе, вместе бегали перекусить в кафе через дорогу. Эта дружба без претензий помогала Саре выжить, и, как она полагала, Рой воспринимал их отношения точно так же. Семья его разваливалась, дело шло к разводу, которого он не желал. Жена завела любовника, ребенок страдал.
Конечно же, обо всем этом Рой не мог не думать и в рабочие часы, так же как и ее голову наводняли лихорадочные досужие мысли, блеклые и яркие фантазии. Саре казалось, что она становится кем-то иным. Еще недавно она постыдилась бы тратить время на столь идиотские грезы, ничтожные и презренные. К ней толпой ломились былые любовники, давние и недавние, состоявшиеся и воображаемые, хором и поочередно заверяли ее, что она — наиединственнейшая женщина в их жизни, желаннейшая, дражайшая — и прочая бредятина в том же духе. Сцены эти всегда имели место в чьем-то присутствии. Чаще всего Саре представлялся Билл. Сунуть эту мерзкую рольку Генри она все же стеснялась. Билла заставляла она в отчаянии рвать на себе волосы, сожалея о блаженстве, коего он по глупости своей лишился. Всплывали в памяти замшелые интимные сцены, весьма слабо связанные с реальностью, представлявшие ее романтической героиней, и Саре приходилось дополнительным усилием коррелировать эти фантазии с действительностью. Все эти упражнения требовали значительных затрат внутренней энергии, ибо сознание все время норовило вернуть ее к зеленой юности, которая банальности не терпит.
В то же время Сара не переставала дивиться какой-то сценической частью разума, сколько возможностей она упустила за годы и годы, отказываясь от многого совершенно сознательно по той же причине, по которой отказывалась даже думать о… о ком? Цветы — одиночные, оформленные экстравагантными обертками розы, лилии, орхидеи — продолжали прибывать, но, понимая, что они не от Генри, она об этих цветах забывала. Ее теперешнее состояние заставляло рассматривать прежние отказы и отречения как преступления против собственного несостоявшегося счастья. Год за годом она притягивала мужские взгляды, ее домогались, ухаживали за нею, но она стойко отказывалась от всех знаков внимания… почти от всех. Почти постоянное «нет» ввиду отсутствия внутренней убежденности. Разок-другой снизошла. Насладилась. «Наслаждение»… неплохое слово. «Любовь»? Слово — да, но значение… Слова, слова… «Очарование»? Тоже подходит. Измерение, в котором она растворилась, потерялась. Но не окончательно. Лучше ли ей теперь? Сара заметила, что по мере приближения начала репетиций — и, соответственно, возвращения Генри — печаль давила на нее меньше. Ненамного, но меньше.
Ничто лучше любви не продемонстрирует, сколь разные личности могут уживаться в одном организме. Женщина (пуще того — девушка), обдумывающая свои будущие романы и вспоминающая прошлые, не задумываясь, заклеймит Сару как непроходимую дуру за то, что она удовольствовалась столь малым. Обычная будничная Сара, с которой она надеялась прожить остаток жизни, не захотела бы иметь дела с этой грезящей наяву дурой. Но Саре скорбной, печальной нет дела до других, до сопутствующих и встречных. Она страдает, терпит, мается…
Она писала:
«Адские сезоны. Не выжить…»
Она писала:
«Глубинная бомба. На какую глубину?»
И вот однажды вечером, накануне начала репетиций, в конце первой недели августа, в контору театра вошел Генри. Сара ожила. Исчезли все печали, жизнь стала легкой и приятной. Вернулась любовь. Она любила Генри, потому что он любил ее, возвращая ей любовь к самой себе.
Войдя на следующее утро под своды старинной церкви и увидев лица старых знакомых и нескольких новичков, она как
— Этот Поль не лишит нас, бедных, сна и покоя, — заметила Салли, посоветовав Жюли «не валять дурака, чтобы не остаться в дурах».
Салли казалась заболевшей. Она похудела, улыбалась слишком часто. Ричарда Сервиса пришлось заменить. Сара получила от него письмо с извинениями. «Полагаю, излишне излагать причины, по которым я вынужден отказаться от роли, — писал Ричард. — Если бы не трое моих детишек, письмо было бы совершенно иным, уверяю вас. Желаю успеха Жюли на английской почве».
Зрелые женщины привыкли справляться со своими невзгодами, не привлекая к себе излишнего внимания.
Новая Жюли — стройная смуглая девушка с большими темными глазами. Появись она на первом прослушивании, ей, конечно, сразу досталась бы роль.
— Подарок судьбы, — втихомолку признался Саре Генри. — Я уже забыл, что Молли справилась с ролью Жюли очень неплохо.
Стивен не появлялся до конца первой недели, пришел, лишь когда до премьеры оставалось десять дней. Он сел рядом с Сарой, на ее вопрос «Ну как?» скептически сморщился: «Не очень».
Исполнители старались вовсю, понимая, что на них смотрит английский источник финансирования. Сюзан и Дэвид, Сюзан и Рой Стрезер, читающий за, еще не прибывшего Эндрю, затем Сюзан и новый печатник, Джон Бриджман, симпатичный середнячок, в свободное от актерских забот время пиротехник и сапер, специалист по разминированию — согласно сюжету крушили сердца друг друга.
Сара сидела рядом со Стивеном и гадала, как к нему отнесется Сюзан. Солидный, серьезный, сдержанный, спокойно восседающий за столом, в зеленоватом полотняное костюме, когда-то — и не так давно — безумно дорогом, в туфлях, не предназначенных для пешеходной пыли тротуаров. Восприятию мешало то, что Сара его «интернализовала», сложно оказалось отвлечься и воспринять Стивена так, как должны воспринимать окружающие. Наконец ей, кажется, удалось отстраниться, и она осознала импозантность этого господина. Хорош, ничего не скажешь. И сидит с умным видом, загляденье, да и только.
— Что скажете о Сюзан, Стивен?
Мрачно, сознавая абсурдность произносимого, он проворчал:
— Мое сердце осталось с Молли.
— Вы излечены! — воскликнула Сара.
— «Коль сошел с ума, то это навсегда», — промурлыкал он. — Что это за песенка? Я ее все время долдоню… Эта психологическая чушь, которую я себе навязал… Возможно, неумышленно, но они распространяют заразу. Я был привержен стоицизму, но, прочитав несколько страниц, поневоле ощущаю, что из уважения к этим господам просто обязан обратиться к ним за консультацией. Если понять — значит преодолеть… Мне говорят, что выявляются, всплывают скрытые, погребенные во мне скорби, но, Сара, нет во мне никаких погребений, никаких запертых дверей с кровоточащими, истыканными ножницами куклами. То, что происходит в моем доме… то есть у меня дома — никто этого не скрывает, все происходит при свете дня. Никто ничего не погребает. — Они сидели вплотную, но он не видел ее. — Я всматриваюсь в слова — ловкие словоплеты, сыплют, как из рога изобилия: грусть, печаль, тоска, скорбь… — и вижу: они сами не понимают, о чем талдычат. Каждый баран может жонглировать словами: грусть, печаль, тоска… Но реальность — совсем иное. Я не подозревал, что такое существует. Кончится ли это когда — нибудь? Каждое утро я просыпаюсь в аду. — Произнеся эту мелодраматическую фразу, Стивен боязливо огляделся, но на них никто не обращал внимания. — Сегодня утром я подумал: «Что помешает этому тянуться всю жизнь?» И не надо меня разуверять. А старики? Есть у нас там один старикан, Элизабет его навещает, чуткая она, видишь ли. Я однажды по ее просьбе к нему заскочил, они с Норой уезжали куда-то. Она сказала, что дед в депрессии. Депрессия! На него жалко смотреть. Такие от печали умирают.