Любовь, опять любовь
Шрифт:
Группа молодежи, судя по акценту — американцы из Штатов. Билл, Джек, с ними какие-то девицы. Уселись, жалея, что кафе закрыто.
— Потрясно! — Женский голос. — Ваще отпад, знаешь…
— Ну… Это… Да, в натуре, клево… — Билл. Его обычно ловкий язык как будто затянут в анальное отверстие.
— Нет, кайф! Знаешь… Понял, да? Че-то вроде… М-м-м… Ну, в общем…
— В общем, да, еще бы… Здорово, да… — Это Джек высказался.
— Нет, я, так…Ой, я, как будто… ну, ваще… — Другая девица.
Беседа образованных юных граждан великой страны продолжалась в том же ключе еще минуты три, затем сверху полыхнуло, грохнул гром и упали первые капли дождя. Девицы завизжали, понеслись по отелям. Последними уступили стихии Билл и Джек. Билл заметил на нормальном человеческом языке, как будто и не общался только что на неандертальском:
—
На что Джек возразил:
— А по мне, так Филиппу бы еще минут пять добавить, не доработан он.
Ливень хлестнул по площади. Сара помчалась к отелю, влетела в свой номер, прилипла к окну, за которым лило как из душа. Вода бурлила на карнизе, текла по желобу вниз, ритмично вспухала и рассасывалась под порывами ветра, скапливалась, как грязный снег вдоль зимних тротуаров, вспыхивала серым пламенем под всполохами молний. Сара сидела, млела; подстегиваемая ударами молний и потоками дождя оцепенелая мысль толкалась в какие-то серые двери подсознания. Мало кто доживет даже до среднего возраста, не накопив таких дверей, которые можно было бы открыть, которые еще можно открыть, заглянуть, сунуть внутрь нос, принюхаться. Ее благоразумное замужество было настолько благоразумным, что оба решили не лазить по неведомым закоулкам. Куцее обозначение С-М для модного способа убиения досуга рассматривалось как возможность. До брака ее благоверный даже развлекался на такой манер с прежней любовницей и заметил, что это «безобидное» развлечение очень быстро превращает любовь в ненависть, «скорее, чем положено», шутил он. Возможно, они просто не подходили друг к другу. Сама Сара наблюдала, что подруги ее, практиковавшие С-М, мрачнели, сползали в черную тоску. Утверждения, что эта забава столь же безобидна, как, к примеру, гольф, не подтверждались наблюдениями. В них обоих даже малейшие попытки проникновения за эту дверь возбуждали настолько сильные реакции, что, казалось, дверь вела в порнушный ад. Энтузиасты подобного времяпрепровождения определяли свое хобби примерно так: пара уважающих друг друга — непременное условие! — партнеров позволяет в отношении друг друга строго отмеренные, ограниченные дозы жестокости с целью получения удовольствия. Свежо предание. Попробуй удержать эмоции под контролем, если они рвутся из тебя в пылу полового акта… И уж, во всяком случае, эта практика не для родителей. Представьте-ка себе розовую задницу мамули с темными полосами от ремня, папашу, свернутого-развернутого фаршированной жареной уткой, сдавленные визги и рычание родителей и прислушивающихся к этому дуэту испуганных малолеток… «Минутку, дорогой, я только гляну, не раскрылась ли Пенелопа…» «Черт, ребенок!..» Да и бездетные пары… Она разгрузила стиральную машину, он загнал в гараж четырехколесный металлолом… Ужин из микроволновочки… «Дорогой/ая/ое, как насчет капелюшечки С-М-чика?..» Нет, не для семьи развлеченьице. Бардаки, случайные связи… Слишком опасно. Ведь даже при обычном сексе (скучном с точки зрения энтузиастов С-М) из неведомых глубин накатывают на партнеров темные, небезопасные влияния. Именно в то время, когда они (Сара и ее муж) играли мыслью о «капелюшечке С-М», навалился на нее кошмарный образ маленькой девочки, забившейся в уголок запертой снаружи комнаты и вонзающей в куклу ножницы, удар за ударом, любующейся фонтанами крови… нет, кровь, конечно, воображаемая, ею или девочкой… Лицо искажено, глаза закрыты, рот разинут в неслышном вопле…
На этом уровне сознания она воспринимала сомнительную фигуру Билла. О человеке можно судить по образам и фантазиям, которые он вызывает. Этот уровень соответствовал младенчеству, детству весьма раннему. Снова и снова во время пребывания в стране Жюли представлялся ей во сне и наяву этот облик благородный, прекрасная юная голова, ее медленное плавное движение, извращенная андрогинная улыбочка, межполовой размыв юности, женщина — мужчина, парень — девушка, мальчик — девочка, разнополые детишки… Где-то там, рядом с девочкой, уродующей ножницами куклу, еще до нее… Что? Сара бормотала себе под нос, шепталась сама с собой, сидя у окна, за которым бушевала непогода. Испуг. Оправданный страх, небезосновательный — но чего она боится? Что-то ужасное ожидает ее… Сквозь детство и юность, в водоворот… да, в водоворот — вот что ее ждет, да, конечно…
В квартире Сары полно солнца и цветов. От Бенджамина, который сейчас
Она подсела к своему дневнику, заброшенному во Франции, попыталась сосредоточиться, промаялась не один час и выжала из себя лишь следующее:
«Представить только, я воображала, что с любовью покончено навсегда. И вот опять открещиваюсь от мелких пакостных бесов, от призраков прошлого».
Отошла, вернулась, потужилась и выдала еще жалкую кучку букв:
«Глупые мечты, желания и вожделения…»
Сара направилась в театр. Соня лучилась энтузиазмом, вся в делах, едва выкроила полчаса, чтобы посидеть с Сарой в конторе. Где Патрик? Работает над каким-то новым проектом, потом сам расскажет. Вид у Сони был как будто слегка смущенный: странно, на нее совсем не похоже.
— Но как же так, мы трое в отъезде, он не должен был оставлять вас одну. Мало ли что…
— Как вы тут вчетвером справлялись, ума не приложу, — удивлялась Соня. — Столько работы…
— Как-то получалось…
Мобильник Сони вдруг заверещал, она рванулась прочь, уже в дверях крикнула Саре:
— Надо вам на мою «Гедду» глянуть, оценить, что получилось.
Отзывы о «Гедде» радовали. Особо выделяли световые эффекты и декорации — работа Патрика. Очень быстро Сара убедилась, что от неприязни Сони к Патрику не осталось и следа. Она высоко ценила его таланты, отлично сработалась с ним и даже подружилась.
Весь театр обсуждал подробности очередной стычки Сони с Роджером Стентом. На презентацию спектакля Стент прибыл за пять минут до подъема занавеса, прикрывшись окладистой рыжей бородой и фальшивым именем. Усевшись в первом ряду, он напустил на себя воинственный вид и принялся оглядываться вокруг. Конечно, критик ожидал борьбы с превосходящими силами противника. Но до первого антракта его никто не беспокоил. Как только в зале зажегся свет, перед ним возникла Соня с плечистым рабочим сцены. Стент напрягся, приготовился к стычке.
— Прослушаем? — спросила Соня. Не Стента спросила, а своего сопровождающего.
— Да стоит ли время терять? На что он сгодится? — подал голос заранее проинструктированный подручный.
— Да, пожалуй, мало на что. — И она прошлась по статям и качествам объекта, как будто приобретала раба на невольничьем рынке. Завершила обзор презрительным взглядом на его ляжки и репликой: — Однако, мясист. Может, приспособим его полы подметать?
Сцена происходила на глазах множества свидетелей, коллег Стента и его конкурентов, и в приукрашенном виде вылилась в язвительную статейку в «Ивнинг стандард». Сам Стент оказался перед трагической дилеммой. «Гедда Габлер» ему откровенно понравилась. Поскольку театром он ранее не интересовался, то и знаком с ним не был, а теперь принялся наверстывать, читать пьесы, втянулся в новый мир, увлекся. Группа «младотурок» между тем продолжала размахивать своим знаменем, лозунг на котором не изменился: «ТЕАТРУ — НЕТ!». Театр мертв, считали они, во всяком случае, в Британии: он отжил, он смешон, нелеп… Тезис, рожденный как гротескный мыслительный каприз редактора «Новых талантов», отлился в неколебимую чугунную догму. Роджера терпели в группе лишь из-за его нелюбви к театру, Разрываемый симпатиями, сомнениями и обязательствами перед редакцией, он прибегнул к популярной среди трусоватых авторов уловке: большую часть своих пяти сотен слов посвятил описанию сюжета, присовокупив:
«Скучная пьеса о скучающей домохозяйке, излечить которую от скуки помогла бы занятость общественно полезным трудом. Но к чему вообще ставить эту пьесу — совершенно непонятно».
Стент попытался найти другую работу, но газетно-журнальный мир тесен. Решился тайком от своих работодателей и союзников отправиться на две недели на Эдинбургский фестиваль.
Заваленная работой Сара как раз собиралась позвонить Мэри Форд, попросить ее вернуться, но Мэри, как будто ощутив эту потребность каким-то шестым чувством, позвонила сама, сообщила, что возвращается.