Любовь, опять любовь
Шрифт:
Естественно, они ознакомились с новой пьесой. Каждый ее прочел. Романтичная. Пожалуй, сентиментальная. Забыли бы, но Патрик потребовал обсудить. К четверке основателей присоединилась энергичная рыжеволосая Соня Роджерс, которая все еще проходила испытательный срок, хотя без слов ясно было, что она его давно прошла. Почему Соня, а не кто-то иной из работающих в театре и на театр почти даром, а иногда и просто даром? Потому что она всегда под рукой. Патрик уверял, что она способна оказаться в нескольких местах одновременно. «Сдвинь сундук — она под ним». Поденщица — повременщица — и вот она уже необходимый — или неизбежный? — член коллектива. Когда они четверо собрались, Соня тоже оказалась под рукой,
Патрик открыл дискуссию вызывающим тоном:
— Чем вам этот Стивен-как-его-там не угодил? Слегка сократить, доработать — и пьеса готова.
— Она была бедна, она была честна и в жертву богачу принесена, — пропела Мэри.
— Если быть точным, двум богачам, — проворчал Рой.
— Патрик, женщина-жертва — в наши дни такая пьеса несъедобна, — высказала свое неодобрение Сара.
Патрик сразу заперся в глухой обороне и вид принял обиженный.
— Почему нет? Она как раз жертва. Как бедняжка Джуди. Как бедняжка Мэрилин.
— Сара права, — отозвалась Соня. — Публика жертву жрать не станет. Пьеса о Джуди не пойдет. Пьеса о Мэрилин не пойдет. Не можем мы ставить такое.
Помолчали. Переварили. Оценили баланс. Соня высказалась уверенно, авторитетно. Ее «мы» все услышали. Она мыслила себя членом коллектива. «Мы» должны это принять.
Каждый знал, что думает другой. Не надо было переглядываться, обмениваться гримасами, подмигивать. Им внушали, что они уже старики, личности поблекшие, усталые. Соня восседала на кубе как цирковой львенок и предлагала глянуть друг на друга ее глазами.
— Полностью согласна, — подвела наконец черту под неловким моментом Мэри и улыбнулась Соне, победительно тряхнувшей огненной головою и не сумевшей сдержать торжествующего «ха-ха». — «Мадам Баттерфляй» сегодня не пойдет.
— «Мадам Баттерфляй» собирает полный зал, — возразил Патрик. — А что скажете насчет «Мисс Сайгон»?
— Это что? — спросила Соня.
— Да та же «Баттерфляй». Что о ней скажете, Сара Дурхам?
— Мюзикл. Не наша публика.
— Ужас, — пожала плечами Соня. — Ты уверен, Патрик?
— Полностью. А как насчет «Зимбабве»? — гнул свое Патрик. — На мюзикл вроде не похоже.
«Зимбабве», постановка чернокожих феминисток, повествовала о молодой негритянке-деревенской жительнице, мечтавшей, как водится, жить в городе. Но в городе безработица. Тетка в Хараре отказывается ее принять, и без того у нее дом переполнен. Решение тетки вызывает в деревне бурю негодования, ибо нарушает старые добрые традиции, согласно которым более успешные члены общины должны поддерживать и даже содержать неимущих родственников. Но тетка ссылается на то, что у нее на шее и так уже два десятка иждивенцев, включая детей и родителей, и она всех должна кормить. Тетка работает сиделкой. Юную героиню соблазняет местный богатей, владелец извозной фирмы. Она беременеет, рожает, убивает новорожденного. Все это знают, но никто на нее не доносит. Бедняга сползает на панель, уже не надеясь, что очередной ее клиент в нее влюбится и женится на ней. Второго ребенка оставляет на пороге католической миссии. Заражается СПИДом, умирает. Всё.
— Я видела этот спектакль, — кивает Соня. — Хорошо сделано.
— Может, хорошо только потому, что героиня черная? — смеется Патрик, заманивая собеседников на поле, усеянное политическими капканами.
— Давайте не заводиться, уже поздно, — зевает Мэри.
— Точно, — соглашается Патрик.
— Поздно, — повторяет Рой, подводя черту. Спокойный, рассудительный, прирожденный арбитр. — Мы уже согласились на проект Сары.
— Но надо помнить, — не сдается Соня, — что это история женщин и девушек всего мира. Во все времена. И сию
— Хорошо, хорошо. Мы помним. Но уже поздно. Спать пора.
— Не думаю, что французы ухватились за Жюли Вэрон из сентиментальности. Они не видят в этой истории никакой плаксивости. Вчера я говорила с Жаном-Пьером по телефону, о рекламе, и он сказал, что Жюли — продукт своего времени.
— Ну-ну, — почти равнодушно кивнула Сара.
— Жан-Пьер утверждает, что они видят в Жюли интеллектуалку, в их национальной традиции «синего чулка».
— Иначе говоря, нам не надо было и собираться, — заключил Рой, вставая и тем самым завершая собрание.
— А как насчет заокеанской денежки? — спросил Патрик. — На что они согласились? Спорю, не на французский «синий чулок».
— Купили, — отрезала Сара.
— Вот что я вам скажу. — Патрик рубанул ладонью воздух. — Если вы поставите этого Стивена-как-его-мать, в зале по полу слезы ручьями побегут.
И вот Мэри и Рой уже грохочут по деревянным ступеням, как пьяные пираты из прошлогоднего детского утренника, распевают нескладным дуэтом:
— Она была бедна, она была честна…
У Патрика и вправду на глазах слезы.
— Патрик, бога ради! — Сара обнимает его за плечи. Жест типа «ну-ну, успокойся», вызывающий у Патрика обычные причитания о том, что его опекают. Так уж у них заведено.
Но ничто не вечно — Соня его опекать-баловать не намерена. Сойдя с лестницы, она окинула Патрика критическим взглядом: попугай какой-то. Ярко-зеленый пиджак, волосы торчат, как намагниченные… Сама Соня являла собой эталон аристократической моды. На ней камуфляжный прикид — штаны и футболка из армейских неликвидов, на плечах кокетливо болтается кружевное болеро с блошиного рынка, ботинки армейского же образца, но если штаны арктические, то башмаки пустынные; на шее викторианского типа ожерелье из черного янтаря; не счесть перстней и колец в ушах и на пальцах. Рыжие заросли на ее голове в вариации дамского «фокстрота» двадцатых годов сходили на нет на затылке, а спереди свешивались абы куда многочисленными круто завитыми ушами спаниеля. Впрочем, головная шерсть у нее редко оставалась два дня подряд в одном фасоне. Облик ее Патрика раздражал, и он не упускал возможности раскритиковать Соню, в ответ на его многословие лишь кратко отрезавшую:
— Чья бы корова мычала…
В ночь перед встречей с Эллингтон-Смитом Сара до постели не добралась. Во-первых, она лишь к трем справилась с уборкой. Затем решила все же вернуться к своим запискам. После чего углубилась в дневники Жюли, чтобы подготовиться к схватке с этим «ангелом».
«Послушайте, — представляла Сара свой монолог. — Жюли никогда не считала себя жертвой. Она всегда видела перед собой выбор. До тысяча девятьсот второго года, до смерти матери, она даже могла вернуться на Мартинику. Мать ее сообщала в письмах, что готова принять дочь в любое время. Сохранилось даже глуповатое письмо ее сводного брата, унаследовавшего имение после смерти отца. Шутки его насчет их родства довольно-таки дурацкие и грубые, в духе хулигана — школьника, но он также писал, что отец завещал ему „позаботиться о Жюли". Брату она не ответила. Возможность стать элитной проституткой она взвешивала, но отвергла, ибо не питала склонности к роскоши, обязательной для лиц этой весьма уважаемой во все времена профессии. Жюли приглашали петь в ночном клубе в Марселе, но она отказалась, считая, что эта работа не оставит ей времени на творчество, на музыку и живопись. Провинциальные города Жюли ненавидела. Ей выпал шанс поехать в Париж — певицей в составе гастрольной труппы, но она этим шансом пренебрегла. Не так представляла Жюли свое появление в столице мира, „странною любовью" любила она ее. Вот послушайте, запись из ее дневника: