Любовь Орлова
Шрифт:
Любовь Петровна взволнованно рассказывала о том, как она работала над трудной и любимой ею ролью Марион Диксон, героини фильма «Цирк». Что ей только не приходилось делать: и тренироваться на турнике, и жонглировать, и отрабатывать акробатические трюки, и т. д. и т. п. Все это требовало длительной подготовки, огромных человеческих сил…
Мне потом рассказывали немало интересных историй, связанных со съемками фильма «Цирк».
В фильме, например, есть сцена, когда над пробуждающейся первомайской Москвой льются аккорды замечательной песни «Широка страна моя родная…».
Любовь Петровна – актриса Марион Диксон – напевает ее, но никто
И вот работа над фильмом завершена! «Как мы все были счастливы!» – вспоминала Любовь Петровна, создавшая удивительный, незабываемый образ актрисы, образ женщины-матери.
По количеству как забавных, так и опасных казусов съемки «Цирка» не уступали «Веселым ребятам». Так, например, в массовых сценах Александров использовал метод, который увидел в Голливуде, – чтобы не тратиться на большое количество статистов, он сажал их только в первые ряды, а остальные заполнил бутафорскими куклами. И вот однажды, после сложной ночной съемки, когда все уже были усталыми и не очень внимательными, он заметил, что одна из кукол оказалась слишком близко к камере. Это была крупная пожилая кукла с назойливо подведенными глазами, Александрову она показалась ненатуральной, и он раздраженно сказал:
– Это очень неестественная кукла, пересадите ее куда-нибудь подальше.
Но кукла вдруг ответила обиженным тоном:
– Зачем же меня пересаживать, я и сама перейду.
Оказалось, он принял за куклу одного из статистов.
А во время подготовки съемки эпизода с проходом львов по огражденному металлическими прутьями коридору случился другой казус, который уже нельзя назвать смешным. Съемочная группа работала в постоянном окружении цирковых животных, некоторые из них были так отлично выдрессированы, что перестали казаться опасными. Но вскоре один из львов напомнил, что рядом с хищниками нельзя расслабляться ни на секунду.
«Оператор Борис Петров, – рассказывал Александров, – был занят проверкой состояния декораций и готовности массовки к сцене, в которой «безумно храбрый» Скамейкин (артист А. Комиссаров) с помощью букета цветов укрощает полдюжины львов. Он совершенно забылся в пылу работы и отдавал приказания, стоя в непосредственной близости от стальной клетки, где Борис Эдер репетировал царей природы. Одного из хищников почему-то раздражала фигура, маячившая возле клетки, и он, просунув сквозь железные прутья когтистую лапу, в клочья разодрал пиджак оператора, оставив на теле зазевавшегося Петрова кровавые отметины. От более печальных последствий Петрова спас предостерегающий выстрел дрессировщика».
С самой же Орловой тоже произошло несколько неприятностей. Так, на станции Суково (ныне это станция Солнечная), когда снимали пролог фильма, в котором Марион, держа в руках черного ребенка, бежит от разъяренной толпы американских расистов и едва успевает вскочить на последнюю ступеньку уходящего поезда, она споткнулась о камень и упала на угольный шлак. В кровь разбила себе коленки, разорвала чулки, да еще зацепилась юбкой за какую-то железку. Ну и, конечно, уронила куклу, изображавшую ребенка.
«Поднялась она, – описывает М. Кушниров в книге “Светлый путь, или Чарли и Спенсер”, – в плачевном и, прямо скажем, неприличном виде. Но в момент подавила и боль, и стыд, и злость, только сморщила досадливую, чуть нарочитую гримаску. И, деловито оправляясь, кинула растерянной толпе мосфильмовских “расистов”:
– Ребенок-то жив?»
Можно себе представить реакцию членов съемочной группы.
– Держи ее, держи! – несется в прозрачном воздухе весны.
А сердце Мэри птицей бьется, глаза безумием полны.
К груди ребенка прижимая, несется вдоль по мостовой.
И на ходу в экспресс влетая, кричит: «Спаси, меня, родной!
Я Марион… Я Мэри… Маша. Могу из пушки я летать.
Бежим от них… Я буду ваша, я буду с вами выступать!»
А поезд, змейкой извиваясь, вперед по рельсам все скользит.
К Стране Советов приближаясь, в столицу Красную летит.
Несколько позже Любовь Орлова получила еще одну травму, но уже с более ощутимыми последствиями, став жертвой не
«Дело в том, – пишет Хорт, – что Александров на зависть другим режиссерам выторговал в управлении хорошие условия – «Цирку» выделили дорогую импортную кинопленку. У этой медали имелась оборотная сторона – чтобы не допустить перерасхода дефицитного материала, съемки велись под контролем специального человека из ОГПУ. Приходилось сто раз подумать, прежде чем снимать лишний дубль, иначе потом неприятностей не оберешься. Поэтому все эпизоды старательно репетировались. Любовь Петровна тоже старалась не подвести мужа под монастырь. Помимо всего прочего, у артистки здесь была большая физическая нагрузка. Поэтому ей приходилось тренироваться на турнике, жонглировать, отрабатывать акробатические трюки, разучивать танцы».
Во время съемок танца все и случилось. Все кто смотрел «Цирк», разумеется, хорошо запомнили одну из самых эффектных сценок фильма – когда перед стартом «в небеса» Марион поет веселые куплеты и бодро танцует на пушке. Как это часто случается на съемках, Орловой, выглядевшей на экране веселой и беззаботной, на самом деле пришлось очень несладко. Во-первых, она танцевала на маленькой, диаметром 75 сантиметров, площадке. Это серьезная нагрузка – энергично двигаясь на таком «пятачке», не свалиться с него. Тем более что он находился на четырехметровой высоте. Конечно, внизу были натянуты страховочные сетки, начеку стояли люди, готовые в случае чего броситься на помощь. Однако всего не учтешь, и в результате случилось то, чего никто не мог предвидеть.
Внутри пушечного ствола были установлены софиты, эффектно освещавшие Марион снизу. На репетициях экономили электричество, лампы горели вполнакала, и никому в голову не пришло, что, когда их включат на полную мощность, стекло очень сильно нагреется. А Орловой по ходу действия предстояло не только отбить на этом стекле чечетку, но и некоторое время сидеть, изображая игру на банджо.
Орлова отыграла все четко, как на репетиции, но когда села, сразу почувствовала, что под ней буквально раскаленная жаровня. «И вот что значит профессионализм высшей марки – в тонком обтягивающем трико, которое мало чем могло защитить тело от жара, артистка играла перед камерой с таким веселым бесшабашным видом, будто сидит на скамейке в парке, а не поджаривается живьем. Преодолевая боль, она не скомкала, ни на секунду не сократила отрепетированную сцену; чтобы не сорвать дубль, сыграла все до конца. Смотря этот ставший хрестоматийным эпизод «Цирка», зрители восхищаются невероятным темпераментом и обаянием улыбающейся артистки, высоко оценивая ее талант. Однако насколько выше они бы его оценили, если бы знали, что при исполнении этого лихого дивертисмента Орлова испытывала боль и в результате получила сильный ожог».
В книге «Светлый путь» Кушниров рассказывает, что она не только перенесла это стоически во время съемок, но и позже, выздоровев, посмеивалась сама над собой и говорила, что после ожога «два дня в туалете орлом сидела».
Мы отказались от черновых фонограмм и заменили их фонограммами окончательными. Это совершенно новая специфика, это особый эмоциональный мир, в котором вынуждены жить все создающие картину, начиная от режиссера и кончая техническим работником. Создается музыка будущего эпизода, оркеструется по сценарным и изобразительным предположениям, которые в сознании режиссера, композитора и актера уже являются реальными, хотя и не существуют еще на пленке. Вот в этом месте будет то-то, а в этом то-то, и от этого «то-то» уже нельзя будет отказаться, раз фонограмма будет записана. Это приучает нас к жесткой художественной дисциплине, к чрезвычайно серьезному отбору художественных замыслов, это придает невероятную гибкость сценарию, в своих отдельных частях изменяющемуся в зависимости от той или иной музыкальной и ритмической находки.
Мало того, что актер и актриса, участвующие в этом эпизоде, записываемом на фонограмму, должны у микрофона переживать те ощущения, те эмоции, которые они должны будут в дальнейшем почти буквально повторить перед объективом съемочного аппарата. Это очень трудно, ибо после записи фонограммы отступления нет (конечно, исключая возможность переписывать фонограмму заново).
После записи фонограмма прослушивается, отбирается нужный вариант, который поступает в съемочную работу. Фонограмма транслируется в ателье, где происходит съемка, и тут-то актеры дополняют зрительно то, что ранее у микрофона они мысленно себе представляли. Потом эти две пленки, звуковая и изобразительная, идут в монтажный стол.