Любовь по-французски
Шрифт:
– Это вы! – вскрикнула она. – Как вы здесь очутились, каким образом вы вошли?
Кровь прилила к ее лицу. Ренекен, смущенный не менее, чем она, стал уверять ее, что он только что вошел. Потом до его сознания дошло, что, если он умолчит о виденном, его положение станет еще более неловким.
– Видно, вам приходится туго и тебе пришлось помочь немного Фердинанду, – сказал он как только мог благодушно.
Она уже овладела собой, лицо ее приняло обычный восковой оттенок, и ответ прозвучал совсем спокойно:
– Да, эту картину необходимо было сдать еще в понедельник,
Но она не заблуждалась: провести такого человека, как Ренекен, было невозможно. Она стояла неподвижно, держа в руках палитру и кисти. Тогда он принужден был сказать ей:
– Я не хочу тебя стеснять. Продолжай.
Она пристально смотрела на него несколько секунд, потом решилась. Теперь он знает все; к чему притворяться дальше? И так как она обещала сдать картину сегодня же, она принялась писать, справляясь с работой с чисто мужской сноровкой. Когда Фердинанд вернулся, он был потрясен, увидев Ренекена, сидящего за спиной работающей Адели и наблюдающего, как она пишет. Но усталость притупила его чувства. Вздыхая и зевая, он опустился в изнеможении около Ренекена.
Воцарилось молчание; Фердинанд не чувствовал потребности вдаваться в объяснения – все и так было ясно, и это не причиняло ему страданий. Адель, поднявшись на цыпочки, малевала широкими мазками, освещая на картине небо вспышками света. Глядя на нее, Фердинанд нагнулся к Ренекену и сказал с неподдельной гордостью:
– Знаете ли, мой милый, она гораздо сильнее меня… О, какое мастерство! Как она владеет техникой живописи!
Когда Ренекен сходил с лестницы, донельзя возмущенный, совершенно вышедший из себя, он разговаривал вслух сам е собой:
– Еще один отпетый!.. Она не допустит его до полного падения, но никогда уж не позволит ему воспарить. Он пропащий человек.
Прошло несколько лет. Сурдисы купили в Меркере маленький домик, сад которого выходил на бульвар Майль. Вначале они приезжали туда на несколько летних месяцев, спасаясь от парижской духоты во время жары, наступающей в июле и августе.
Это было для них как бы всегда готовое убежище. Но потом они оставались там на более продолжительное время. И по мере того как они устраивались в Меркере, Париж становился для них все менее необходим.
Дом был очень тесен, и они построили в саду просторную мастерскую, которая вскоре обросла множеством пристроек. Теперь они ездили в Париж как бы на каникулы – на два или три зимних месяца, не больше. Они обосновались в Меркере. В Париже у них было только временное пристанище на улице Клиши, в их собственном доме.
Это переселение в провинцию совершилось само собой, без заранее обдуманного плана. Когда знакомые выражали им свое удивление, Адель ссылалась на пошатнувшееся здоровье Фердинанда. Послушать ее, так она принуждена была уступить необходимости поместить своего мужа в благоприятную обстановку: он ведь так нуждался в покое и свежем воздухе.
На самом же деле она удовлетворяла свое давнишнее желание, осуществляла свою самую сокровенную мечту.
Здесь она родилась. Здесь зародились ее мечты о славе. Никакие почести, оказанные ей в салонах Парижа, не удовлетворяли ее тщеславие так сильно, как оцепенелое почтение меркерских кумушек, торчавших на порогах своих домов, когда она проходила мимо них под руку со своим мужем.
Она навсегда осталась мещанкой и провинциалкой. Ее интересовало прежде всего, что думают в ее маленьком городке по поводу славы ее мужа. При возвращении в Меркер сердце ее радостно трепетало; только там она испытывала подлинное опьянение своей известностью, сравнивая ее с той безвестностью, в которой раньше она влачила здесь свое существование. Мать ее умерла, со времени ее смерти прошло уже десять лет. Адель возвращалась в Меркер только для того, чтобы пережить ощущения своей юности – окунуться в эту замороженную жизнь, где она так долго прозябала.
К этому времени слава Фердинанда Сурдиса достигла предела. К пятидесяти годам художник получил все возможные почести, все возможные знаки отличия, все существующие медали, кресты и титулы. Он был кавалером ордена Почетного легиона и уже несколько лет состоял членом Академии.
Только его материальное благосостояние могло еще увеличиваться, так как пресса и та уже истощила свои похвалы. Уже сложились готовые формулы, которые служили для беглого восхваления его талантов: его называли плодовитым мастером, утонченным чародеем, покорителем сердец.
Но все это, казалось, уже не трогало Сурдиса, он стал ко всему равнодушен и носил свою славу как старое, надоевшее платье. Когда он проходил по городу, сгорбленный, с безучастным, потухшим взглядом, жители Меркера не могли прийти в себя от почтительного изумления, они с трудом представляли себе, как этот тощий, усталый господин мог наделать столько шуму в столице.
Теперь уже всем было известно, что г-жа Сурдис помогает своему мужу в его трудах живописца. У нее была репутация бой-бабы, несмотря на то что она была мала ростом и чрезмерно полна. Вызывало всеобщее удивление, что такая тучная женщина весь день топталась на ногах перед мольбертом. Знатоки утверждали, что тут все дело в привычке.
Сотрудничество его жены не только не вредило Фердинанду в общественном мнении, но даже еще увеличивало всеобщее уважение к нему.
Адель с присущим ей тактом поняла, что не должна показывать виду, насколько превзошла своего мужа. Подпись оставалась за ним, он был как бы конституционным монархом, который царит не управляя.
Собственных произведений г-жи Сурдис никто не оценил бы, тогда как произведения, подписанные Фердинандом Сурдисом, а сделанные ею, сохраняли все свое влияние и на публику, и на критику.