Любовь под луной

Джеймс Саманта

Граф злобно встряхнул ее. Потом еще... и еще. Он тряс ее до тех пор, пока она не замолчала. Голос Маделейн оборвался. Голова запрокинулась. Сейчас она была похожа на сломанный цветок.

Маделейн даже не сделала попытки укрыться от его гнева. Вместо этого она смело подняла на него сверкающие черные глаза.

– Что это? – рявкнул он. – Цыганское проклятие?

Она позволила легкой улыбке появиться на губах.

– Значит, ты поверил?.. Что ж, так тому и быть.

Выругавшись сквозь зубы, он презрительно оттолкнул ее в сторону.

– Ты спятила! – грубо прорычал

он. – Такая же сумасшедшая, как эта ваша цыганка-предсказательница Адриана!

Таинственная улыбка снова тронула губы Маделейн. Старуха Адриана нагадала Джеймсу, что его ждет жизнь, полная горя и тоски. И еще сказала, что всего его золота не хватит, чтобы купить себе хоть крупицу счастья.

– Может, так оно и есть, – чуть слышно прошептала Маделейн. – И все же Адриана была права. Тебе никогда не узнать счастья, Джеймс. – Она выразительным жестом опустила руки на свой пока еще плоский живот. – И помни об этом своем сыне, Джеймс, потому что никогда... ты слышишь?.. никогда больше тебе не суждено иметь детей! У тебя не будет ни сына, ни дочери! И ты никогда не узнаешь счастья отцовства!

Лицо его потемнело и стало грозным. В глазах сверкнуло презрение.

– Твое жалкое цыганское проклятие не испугало меня, Маделейн. Я ухожу. А когда вернусь, хочу, чтоб тебя здесь не было. Убирайся! Возвращайся в свой грязный табор, к своим цыганам! Мне наплевать, куда, ты пойдешь. Ты слышишь меня, Маделейн? Мне нет дела до того, что с тобой будет!

Круто повернувшись на каблуках, он направился к двери.

Но Маделейн с проницательностью, свойственной ее народу, успела заметить страх, мелькнувший в его глазах... Теперь настал ее черед уязвить его.

– Запомни мои слова, Джеймс. Я ухожу... и забираю с собой твоего сына. Твоего единственного сына. Ты сам веришь в это. Значит, так тому и быть.

Дверь с грохотом захлопнулась за его спиной. Вопль Маделейн, полный боли и ярости, разорвал воцарившуюся тишину, эхом раскатился по комнате:

– Будь ты проклят, Джеймс! Гори в аду!

Но даже в то мгновение, когда слова эти сорвались с губ, когда кровь, текущая в жилах, казалось, превратилась в жидкое пламя, Маделейн не могла не понимать того, что творилось в ее сердце.

Силы покинули ее, и Маделейн упала на пол. Жгучие слезы текли по щекам. Она плакала, не замечая, сколько прошло времени, плакала, пока у нее уже не осталось слез.

Когда она наконец подняла голову, вокруг царила тишина.

Маделейн снова потрогала живот, легко, едва касаясь, словно боясь потревожить крошечное существо, спавшее там безмятежным сном. Маделейн знала...

Все будет именно так, как в песне, которую она пела в ту далекую ночь, когда увидела его в первый раз... Из горя и мук родится радость. Утихнет боль в сердце, и счастье вновь вернется в него, чтобы воцариться навек. Ее народ с радостью примет ее обратно. В этом она никогда не сомневалась. Она выносит своего ребенка. Своего сына. Ее. Ее сына!

Но Джеймс не должен об этом узнать... никогда! В этом у нее не было сомнений, как и в том, что завтра взойдет солнце... что внутри ее чрева спит его собственный сын...

А она... она тоже проклята: обречена до последнего

вздоха любить его, Джеймса Сент-Брайда!

Глава 1

Рэвенвуд-Холл, 1821 год

– Он же цыган, ты ведь знаешь, Оливия. Дьявольское отродье! Цыган!

Именно так Оливия и стала звать его про себя с самого начала, с того дня, как нанялась на работу в Рэвенвуд-Холл. Вне всякого сомнения, так же звали его и те, кто служил в этом доме задолго до нее, потому что он и был, собственно говоря, цыганом. Цыганским ублюдком, незаконнорожденным сыном старого графа.

Цыган...

Доминик Сент-Брайд.

Вежливо улыбнувшись, Оливия потянулась за кусочком хлеба, составлявшим ее трапезу. Истинный служитель Божий, ее дорогой папа – упокой, Господи, его душу – всегда считал сплетни одним из самых страшных грехов.

Она нисколько не сомневалась: будь он жив, укорил бы ее только за то, что она слушала. И все же Оливия ничего не могла поделать с собой. Бог свидетель, она не испытывала особого интереса к цыганам... особенно после того, что случилось с отцом... И все же, как только речь заходила о новом хозяине Рэвенвуда, она буквально сгорала от любопытства.

Кучка слуг толпилась в кухне, с жадностью поглощая полуденную трапезу.

Франклин, дворецкий, нахмурив кустистые седые брови, внес свою лепту в общий разговор:

– Лэнгстон – он, сами знаете, дворецкий в лондонском доме его милости, – так вот, он говорил, что этот, новый, дескать, настоящий полукровка! И всегда спит с открытым окном – даже когда от мороза кора на деревьях лопается!

– Ох, ну и жестокий же он, наверное! – вставила миссис Томпсон, пухленькая, сдобная, как пышечка, кухарка. Глядя на нее, трудно было удержаться от смеха: казалось, она вылезает из платья, будто подошедшее тесто из квашни; необъятных размеров грудь переходила в объемистый живот. Но Оливии однажды довелось услышать, как Франклин сказал, что такой искусной кухарки, как миссис Томпсон, не сыскать и в самом Лондоне.

Шарлотта, молодая женщина, совсем недавно приехавшая из Ирландии, дрожащей рукой осенила себя крестом. Круглые карие глаза расширились от страха.

– Да уж, держу пари, этот новый ни в чем не уступит старому... покойному то есть... графу, – скорчив недовольную гримасу, вступил в разговор один из слуг. – Эх, жаль, что он не остался в Лондоне! Право, жаль!

Франклин покачал головой:

– И все же мне до сих пор не верится, что старик умер, так и не оставив после себя ни одного законного сына! Уму непостижимо: три жены – и все оказались бесплодными!

– Может, все дело в нем самом, а жены тут ни при чем! Об этом ты небось и не думал? – снова вступила в разговор кухарка.

– А уж если вспомнить, как он прикладывался к бутылке, особенно в последние-то годы...

– В последние годы? Скажи лучше, в последние десять лет! Милдред, чья кузина в Лондоне замужем за главным конюхом его милости, рассказывала мне, что старый граф не просыхал с того самого дня, как съездил в табор и забрал малыша у цыганки, его матери, чтобы привезти в Лондон!