Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Лысиков сначала разговаривал с комиссаром горячо и быстро. Потом внезапно вскочил, задев меня локтем, и завопил тонким голосом:
— В чем дело, что такое, черт побери, опять у вас что-то не ладится, почему не начинаете?
Никто ему не ответил. В задних рядах раздались смешки.
— Сколько волка ни корми… Это про вас сказано. Я ли вас не учу, я ли не внушаю… как об стенку горох, никакого толку… Эй, Солодовников! Почему не начинаешь?
— Ленту заело, товарищ капитан!
— Почему заело? Кто виноват?
— Засадимская виновата, Засадимская!
Зал словно только этого и ждал; сначала все дружно расхохотались, а потом стали громко скандировать: «За-са-дим-ская ви-но-ва-та, За-са-дим-ская!»
Как выяснилось позднее, Засадимская была секретаршей капитана, и, поговаривали, не только секретаршей…
— Чтоб вам всем так сладко жилось, как Засадимской! — сиплым мужским голосом откликнулся кто-то из второго ряда.
Это вызвало еще больший смех, свист и топот. Кто-то пытался затянуть шуточные частушки.
Я оглянулся. Хозяйкой сиплого баритона оказалась необъятных размеров особа с пышной грудью и грубыми чертами лица. У нее были толстые негритянские губы, верхняя губа буквально подпирала нос. Дама возмущенно кудахтала, и я понял, что это и есть Засадимская.
Лысиков попытался отвлечь внимание от своей секретарши. Пихнув локтями меня и комиссара, он снова вскочил:
— Солодовников, черт подери, что случилось, почему не начинаешь, опять у тебя заело? Ты сапожник или механик, в конце концов? — пулеметной очередью выпалил он.
— Внимание, начинаю, — раздался из окошка, вырезанного в стене, хриплый ленивый бас, за которым последовал новый взрыв смеха.
Свет погас, и тут снова послышался голос Лысикова:
— Молчать! Отставить разговоры, чтоб я ни слова больше не слышал! Ни звука! Понятно? Всем молчать!
— И Засадимской? — невозмутимо спросил чей-то голос, и вагон снова содрогнулся от смеха.
— И Засадимской, и всем чертям! — срывающимся фальцетом завопил Лысиков.
— А разве это не одно и то же? — так же серьезно спросили теперь уже с другого конца вагона.
Комиссар что-то коротко сказал Лысикову, и тот притих.
На экране вспыхнула надпись: «Волга-Волга». И тотчас поднялся возмущенный свист, оглушительный топот.
Оказалось, что эту картину показывали в пятый раз.
— Солодовников, разиня, дай свет! — не терпящим возражений тоном скомандовал Лысиков, и свет зажегся.
— Послушайте, — поднял руку капитан, — кто не хочет смотреть, пусть уходит и не мешает тому, кто хочет. А ты, Солодовников, если и в следующий раз не сменишь ленту, пожалеешь, что на свет родился!
— Да не дают они, — снова донесся сиплый ленивый бас из окошечка.
— А ты постарайся! — кипятился Лысиков. — Прояви воинскую находчивость, сноровку, сориентируйся в обстановке, к начальнику сходи…
— Тогда
Восторженный вой перекрыл конец перебранки. Лысиков вместе с комиссаром покинул клуб.
Вагон наполовину опустел.
Вслед за капитаном ретировалась и Засадимская, возмущенно жестикулируя. Наверно, побоялась, что еще хуже засмеют.
Наконец свет снова погас, и начался фильм.
Я смотрел на экран и вспоминал довоенные годы… Кинокадры казались мне ожившими картинами моих собственных воспоминаний. И получилось, что я смотрел два кинофильма: александровский и свой личный…
…Была весна.
В открытом кинотеатре «Палас» впервые в нашем городе показывали «Волгу-Волгу»… Фильм уже подходил к концу, когда на город обрушился майский ливень.
Никто не успел укрыться, все промокли насквозь.
Под скамейками летнего кинотеатра потекли ручьи. Они несли с собой крупицы толченого красного кирпича. А с неба не переставало лить, и потопу не видно было конца.
Так и пришлось бежать из кино, не досмотрев картину, да и потом все как-то не удавалось посмотреть ее. И вот теперь я встретился с ней уже совсем в другой обстановке…
Кто-то подсел ко мне вплотную, несмотря на то, что свободных мест было полно. Послышался резкий запах духов «Ландыш». В военные годы духи эти были большой редкостью.
Я оглянулся: рядом сидела статная девушка с приятным профилем.
Первое, что бросилось мне в глаза, была высокая грудь, туго обтянутая военной гимнастеркой. Соседка с нарочитым вниманием глядела на экран.
«Если картина всем надоела, почему она смотрит с таким интересом… Или, может, она тоже гость?» — подумал я.
— Ах, как она хороша, особенно в этих кадрах! — кивнула соседка, имея в виду Любовь Орлову.
— Действительно, хороша, — согласился я.
— Вам тоже нравится? — спросила женщина, приблизив свое лицо вплотную к моему, и заглянула мне в глаза.
Я тоже внимательно посмотрел на нее.
Лицо девушки показалось мне привлекательным. Хотя в темноте толком рассмотреть трудно, но ведь мужчина инстинктивно чувствует красоту. Я скорее догадался, чем увидел, что у незнакомки интересная внешность, и, как потом выяснилось, не ошибся.
Фронтовая жизнь делает людей проще, искренней, приучает отбрасывать условности.
— Вы местная? — спросил я вполголоса, чтобы не мешать другим смотреть фильм. Впрочем, при всем желании я бы не смог перекричать два репродуктора, включенных на полную мощность.
— Какой нетерпеливый, сразу начинаются вопросы! — кокетливо ответила женщина, но тут же продолжила: — Да, я здешняя…
— Военнослужащая?
— С чего вы взяли? — обиженно и даже надменно отозвалась она.
Я не понял, почему мой вопрос задел ее.