Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Жар из топки, выпитая водка, оживленные лица друзей, хохот командиров… Настроение мое заметно улучшилось.
Машинист Завидонов подробно рассказал, какую тревогу подняло на бронепоезде сообщение прибежавшего с озера деревенского парнишки.
Мне очень хотелось, чтобы он повторил свой рассказ, но я постеснялся попросить об этом…
Тогда-то, сидя перед горячей топкой в окружении своих ребят, я поверил в то, о чем, кажется, догадывался и раньше: меня любили на бронепоезде. Но за что? Спроси меня кто-нибудь об этом, я не сумел бы ответить, потому что и сам не знал,
В сопровождении доктора я спустился с паровоза и направился к своему вагону. Стоявшие неподалеку ребята улыбались, кивали и подмигивали мне.
Полтавцев опять не удержался:
— Вот герой! Умора! Думаю, никому ночь с бабой не доставалась такой дорогой ценой! — И он смеясь добавил что-то такое, от чего все так и грохнули.
Даже я невольно улыбнулся в ответ на их хохот.
Санчасть бронепоезда располагалась в двух маленьких купе офицерского вагона. Одно из этих купе громко называлось «изолятором». Все четыре койки изолятора были аккуратно заправлены, одеяла лежали в белых конвертах с жирными черными инвентаризационными печатями. Во втором купе вместо коек на одной стене висели стенные полки, у другой стены стоял узкий белый стол со склянками и пузырьками всех размеров и никелированными коробочками. В прикрепленном к стене плоском шкафчике поблескивал хирургический инструмент.
За всю службу на бронепоезде я ни разу не попадал в санчасть.
Врач дал мне каких-то таблеток и уложил на одну из коек. И вдруг мне стало так тоскливо, словно я угодил в тюрьму. Мысли побежали одна за другой, и все мое прошлое живо пронеслось перед глазами. Но больше всего я думал об Ирине. Ее лицо как живое стояло передо мной. Никогда и ни о ком я не думал с такой сердечной болью, как о ней.
Постепенно эти мысли завладели всем моим существом. Я и сам не заметил, как смутное первоначальное желание — быть вместе с Ириной — переросло в окончательное решение.
Словно груз свалился с плеч, Я оделся. Вышел из вагона.
Бронепоезд ушел на станцию Малая Вишера для обеспечения противовоздушной обороны скопившихся там эшелонов, а меня оставили на базе. Опять, как и минувшей ночью, я был один — вне своего бронепоезда.
Я чувствовал себя сиротливо и одиноко. Что и говорить, трудно, оказывается, даже на день расставаться с боевыми друзьями…
До вечера я был свободен — бронепоезд вернется поздно. Я решил повидать Ирину, сказать ей о своем решении.
…На мое счастье, Ирина оказалась дома. Я не ожидал, что она так рано вернется с работы.
Молчаливая, грустная, она была бледней, чем обычно. Глаза смотрели тревожно, отчужденно. Мой приход не удивил ее, но, кажется, и не слишком обрадовал.
— Ты жив?.. И как тебя угораздило идти в такую погоду через озеро?! Говоришь, в деревне вырос, а сам не знаешь, когда лед сходит! Мама чуть с ума не сошла: я, говорит, его этим путем послала…
Я слушал ее упреки и радовался, ликовал, видя ее встревоженность.
«Оказывается, ты совсем уж не такой отталкивающий, товарищ Пересыпкин!» — мелькнула у меня мысль.
А когда матушка Ирины перекрестила меня, я чуть не прослезился.
—
Слово за слово. Волнение постепенно улеглось. И тогда я понял, что плохое настроение Ирины вызвано не только пережитыми в этот день страхами, у нее были другие, более глубокие причины: сожаление, недовольство собой, возможно даже, угрызения совести…
— Где находится ваш райсовет? — спросил я Ирину, когда мы остались одни.
— А на что тебе? — вопросом на вопрос ответила она и удивленно посмотрела на меня своими грустными, чуть припухшими глазами.
Я встал, взял ее за локти, а руки у меня такие, что если за что-нибудь возьмусь, никакими силами не вырвать…
— Идем зарегистрируем наш брак… А если откажешь, то мне прямой путь на озеро. Дорогу я уже знаю, далеко идти не придется, и у берега найдется полынья…
Она вскинула на меня глаза, но промолчала…
Долго смотрела на меня Ирина, и я видел, как постепенно исчезали из ее глаз недолгие гости — тревога, отчужденность, сожаление…
Глаза Ирины наполнялись светом и опять искрились и сияли, как прежде!
…Все вопросы мы решили тут же, на месте.
Как только война кончится, я поселюсь у Ирины. Профессия у меня такая, что везде пригодится, только бы железная дорога была поблизости.
Дом, лучше которого нет во всем Сасово, я поделю между моими детьми: три комнаты — сыну, три — черноглазой Наташе. Парень, вернувшись с войны, заживет самостоятельно. А Наташа пусть поступает, как ей захочется: хочет — у нас живет, хочет — у себя. Тем более что такой красавице недолго в девках гулять. А мы с Ириной будем им во всем помогать…
Как видите, все спланировано в лучшем виде, недостает только главного — мира!.. Для того чтобы наши мечты осуществились, сперва нужно победить врага и при этом обоим выжить!.. Так что пока это уравнение с тремя неизвестными…
Но ни я, ни Ирина и, представьте себе, ни моя старенькая теща не сомневаемся, что уравнение будет решено!..
…Наутро я встретился с капитаном Полтавцевым. Он был доволен вчерашним рейдом бронепоезда: ребята поработали на славу.
— Ну что, оклемался? — спросил он, глядя на меня с обычной иронией. Этот взгляд свысока и иронический, покровительственный тон, видимо, были присущи ему с молодости. — Ох, до чего же ты был похож на мокрую курицу! Умора! Хоть не вспоминай. — И он опять расхохотался.
— Товарищ капитан, — я вытянулся перед ним по стойке «смирно», даже каблуками прищелкнул и поднес руку к козырьку, — позвольте обратиться с просьбой…
На этот раз мне так удался весь этот военный ритуал, что Полтавцев от изумления рот разинул.
— Ты смотри! — проговорил он. — В тебе, кажется, проступает военная косточка. Знай я это раньше, в первую же нашу встречу макнул бы тебя в ледяное озеро… Слушаю вас, товарищ младший лейтенант.
— Позвольте завтра вечером, если немец не помешает, пригласить вас на свадьбу. Со стороны невесты будет человек пять, а вы можете взять с собою сколько хотите…