Любовь — последний мост
Шрифт:
Филипп продолжает нахваливать красоты природы Лазурного берега и при этом, как и они оба, не сводит глаз с пляшущих язычков пламени, а потом Серж говорит, что да, действительно, это прекрасная идея отдохнуть недели три в доме Филиппа!
Около одиннадцати они поднимаются из-за стола, Клод с Филиппом желают Сержу заснуть покрепче в день своего рождения. Он уходит первым, и, глядя ему в спину, Клод тихонько спрашивает Филиппа:
— Мне так неловко… за то, что произошло в башне… Думаешь, он очень обиделся?
— Наверняка, нет, — говорит он. — Он знает, что тебе и в голову не придет обидеть его, ведь ты просто оговорилась, перепутала, с кем это не бывает?
На
Они проспали почти до самого вечера; на шесть часов они заказали ужин, и поэтому Клод с Филиппом чуть раньше спустились в зал ресторана, чтобы на столе перед камином разложить подарки.
В лавке серебряных дел мастера на улице дю Солель-Левант они купили замечательный ханукальный подсвечник. Его восемь ветвей и укороченная девятая посредине искусно изукрашены, он сделан из старого, местами покрытого патиной серебра, и когда свечи зажжены, от меноры исходит мягкий благостный свет. Давид Левин дал им сертификат к этой ханукальной меноре, которую зажигают на «празднике света», соответствующем христианскому Рождеству. Из этого сертификата следует, что светильник был отлит в 1859 году и находился в собственности сефардской общины в Алжире. Давид Левин сказал им, чтобы они не покупали свечей для этого светильника, это должен сделать сам Серж, а прежде чем он затеплит их, он должен прочесть молитву.
А еще Давид Левин предложил подарить Сержу недавно переизданный шеститомник — «Еврейский энциклопедический словарь», который сейчас стоит на белой скатерке рядом со светильником. Месье Жакье принес большую вазу с осенними цветами, к ней он прислонил фотографию за стеклом в серебряной рамочке. Сняты на ней Филипп с Сержем, а между ними — Клод. Все они улыбаются, а над ними весело скалит зубы корова с рекламы сыра.
Незадолго до шести вечера они поднимаются на второй этаж к Сержу, стучат в дверь его номера, и поскольку он не отвечает, Клод осторожно приоткрывает дверь — а вдруг новорожденный еще спит?..
Но Серж не спит.
Он, одетый, стоит перед постелью, на которой лежит его чемодан, почти упакованный.
— Мотек! — встревожено воскликнула Клод.
Он продолжает укладывать вещи и говорит:
— Слишком рано…
— Что «слишком рано»?
— Вы пришли, — отвечает Серж. — Через пятнадцать минут я бы уже уехал на такси.
Клод опирается на плечо Филиппа и спрашивает:
— Какое еще такси?
— Которое я вызвал по телефону.
— Господи, Мотек, — всплеснула руками Клод, ты что, спятил? Какое может быть такси? Мы пришли за тобой, чтобы сделать тебе подарки ко дню рождения! Объясни, что все это значит?
Серж закрывает свой чемодан и медленно выпрямляется; Филиппу никогда прежде не приходилось видеть, чтобы взгляд
— Я ухожу, — говорит Серж.
— Что значит «ухожу»? — воскликнула Клод.
— Не знаю, куда, — говорит Серж. — Но, во всяком случае, подальше отсюда. — Он прислоняется к одному из окон, за которым сейчас стоит плотный туман, и на несколько мгновений закрывает глаза. Открыв их, он говорит:
— Я этого больше не выдержу.
— Чего, Мотек, чего?
— Нашей жизни втроем, — отвечает он.
— Но ведь это ты сам и предложил! — вмешивается Филипп, ощущая внезапный озноб. — Ты же сам сказал, что для нас это последняя надежда, единственная возможность…
— Да, говорил. И тогда я верил в это, — объясняет Серж. — Я думал, я с этим справлюсь. Но теперь я убедился, что мне это не под силу.
— Но почему? — прошептала Клод. — В чем дело, Мотек?
— Мы были так счастливы, Клод, целых одиннадцать лет. Ты вошла в мое положение, я понимал тебя, я знал, что есть такие вещи, которые я не в состоянии тебе дать… Но это для нас с тобой особой роли не играло…
— Вообще никакой роли не играло, Мотек.
— Мы доверяли друг другу, как мало кто из людей. Мы обо всем рассказывали друг другу, у нас не было тайн, мы словно были одним целым. Пока не появился Филипп… Извини меня, Филипп, я понимаю, ты должен был появиться, рано или поздно должен был появиться человек вроде тебя, в этом я не сомневался. И вот, через одиннадцать лет Клод встретилась с тобой… Ты помнишь, что на первых порах я вздумал было бороться за Клод и сказал тебе, чтобы ты оставил ее в покое. Но это было вопиющей глупостью с моей стороны, я сразу понял. Никому на свете не прикажешь, кого ему любить, а кого нет. Когда я убедился в силе вашего чувства, я и сказал… об этой последней возможности, о последней надежде… но думал я при этом только о себе…
— Но ведь мы с Филиппом тоже так считаем, Мотек! — воскликнула Клод и обняла Сержа.
Он мягко отстранил ее.
— Конечно, вы со мной согласились. Потому что вы удивительные, редкостные люди! Я ухожу не из-за ревности или других низменных чувств. Я… — он снова ненадолго закрыл глаза. — Я сам не сразу сообразил, что из этого ничего выйти не может. Я был так счастлив… долго, несколько недель… Но потом…
— Что потом, Мотек? Чем мы тебя обидели?
— Ничем, — ответил он. — Ничем абсолютно. Вы оба вели себя прекрасно, как самые достойные люди. Но со временем, мало помалу, мною овладело такое чувство, будто я от вас отторгнут…
— Как так?
— Меня отторгла ваша любовь, — говорит он. — Ваша любовь, которая все крепла и крепла. Вы живете в упоении друг другом, в состоянии постоянной эйфории. У вас все на двоих, не только постель. Я говорю о ваших беседах, ваших мыслях, ваших тайнах, которые вы доверяете друг другу. Это никакого, совершенно никакого отношения к эротике не имеет… Вот недавно я застал вас, взъерошенных, в нашем запаснике. Неловко вышло, но это никакого значения не имеет. Я ведь знаю о вашей близости. Нет, не в этом суть! Все дело в том, что и мысли, и чувства у вас настроены на одну волну, и этого вы просто-напросто не в состоянии разделить со мной… Это не упрек, Клод, я вас ни в чем не упрекаю! Вы трогательно относились ко мне, и временами казалось даже, будто я ко всему, что касается вас, тоже причастен, — но это только так казалось. У вас свой мир, своя любовь, и в этом мире нет места для третьих… Вы делали все, чтобы роль, отведенная мне, выглядела более или менее терпимой… Да, вы все для этого делали… Вплоть до этого самого дня рождения…