Любовь принцессы
Шрифт:
Она подошла, села рядом с ним на диван, и они заговорили ни о чем. Они оба понимали, что слова не имеют никакого значения. Их общение совершалось на ином уровне. Их на первый взгляд бессвязные и временами саморазоблачительные реплики имели смысл только в свете их личного, но общего для них двоих желания проникнуть в тайны друг друга. Они оба понимали, что их влечет друг к другу, но прежде, как непременный ритуал на данной стадии их отношений, должен состояться этот ужин.
Она весело и легко рассказывала о своих делах, обращая повседневные заботы в шутку, со смехом знакомя его с мелкими подробностями своей жизни. Они обсуждали показанный этой осенью по телевизору двухсерийный документальный фильм «Личности
Она рассказала ему, что во время посещения Морского музея в Гринвиче внезапный порыв ветра захлопнул дверь машины, чуть не придавив ей пальцы, и если бы ее телохранитель Грэхем Смит не успел вмешаться, Бог знает, чем бы это кончилось. К счастью, она была одета в плотно облегающий бордовый костюм, иначе, как она объясняла, предательская английская погода могла сыграть с ней злую шутку.
А затем они перешли к подробному обсуждению ее недавнего визита на Ближний Восток. Глядя, с каким удовольствием он пьет шампанское, она пошутила, что в Омане ему пришлось бы туго, поскольку там царит «сухой закон» и ничего крепче апельсинового сока не подают. Она в юмористических тонах рассказала ему о банкете, который эмир Катара дал в честь тридцативосьмилетия принца Чарльза, объясняя, что обычно женщины на такие мероприятия не допускаются, но ей и ее фрейлине Энн Бекуит-Смит посчастливилось присутствовать вместе с сотней арабских вельмож в белых одеждах во дворце Райиан в Дохе.
Джеймс припомнил, что с интересом рассматривал фотографии этого приема, где она была в голубом шелково-атласном вечернем платье, сужающемся книзу и доходящем ей до колен.
Она рассказала, что обрадовалась, когда цензура оманского телевидения вырезала кадр, в котором Чарльз поцеловал ее после матча по конному поло, устроенного близ Маската. Однако пока она не стала посвящать его в мрачные стороны того путешествия. Она решила, что еще рано рассказывать ему о напряжении, не оставлявшем ее всю дорогу, о слезах отчаяния, душивших ее наедине с собой, но вместо того весело смеялась, вспоминая, что ей еще ни разу до того не предлагали на обед барашка, приготовленного, как принято, целиком, с выпученными глазами.
Слушая, Джеймс нежно поглаживал ее руку и глядел ей прямо в глаза. У нее были прекрасные глаза, теплые и голубые, но взгляд их показался ему трагическим.
Он взглянул на ее нежные, покрытые легким загаром руки, и вид обкусанных ногтей огорчил его. Ему было достаточно знать о ее переживаниях, достаточно того, что он мог чувствовать происходящую внутри борьбу, которую она старалась скрыть, но видеть столь грубое и откровенное их проявление ему не хотелось.
Диана игриво отдернула руку и, смеясь, призналась, что никак не может избавиться от этой дурной привычки. С наигранной суровостью она отчитала его за то, что он так строг, но в глубине души ликовала, ему не безразлично!
Они были на той опасной грани, когда слов уже недостаточно, когда нужны прикосновения. Теперь они могли себе позволить лишь немногое: погладить ладонь, прикоснуться локтем и прочие целомудренные проявления нежности. Когда они сидели рядышком на диване, символическое расстояние, их разделявшее, казалось им бескрайним пространством, но они прекрасно ощущали, насколько они близки в действительности.
Их тела, словно наэлектризованные, влекло друг к другу в жажде объятий, но трепет предвкушения был еще прекрасней. Словно они оба сознавали, что миг перед поцелуем, когда он уже почти неизбежен, но еще остается место для сомнений, — миг наивысшего неповторимого наслаждения, которое хочется продлить сколько возможно.
Вошел лакей и негромко объявил, что кушать подано.
Диана провела Джеймса через комнату с большим роялем, уставленным фотографиями
Когда Диана усадила его за круглый стол, за которым могло бы разместиться двенадцать персон, он отметил про себя изысканную простоту сервировки: тусклый блеск серебряных подсвечников, отражающихся в полированной поверхности стола, сияние хрустальных бокалов, жестко накрахмаленные салфетки и запах его любимых лилий, стоявших в высокой вазе на буфете.
Диана сказала, что больше не будет пить, разве что воду, потому что у нее и так уже слегка кружится голова, а он пусть выпьет вина. Она отпустила прислугу и сама подавала ему с жаровни, стоявшей рядом на буфете. Она с нескрываемым удовольствием накладывала ему на тарелку тончайшие ломтики превосходного ростбифа, молодую картошку и морковь и, ставя блюдо перед ним, нежно погладила по плечу.
Джеймс ел и пил с видимым удовольствием. Он умел оценить хорошую пищу и вино, не ограничивая себя диетическими соображениями. И он не стыдился есть много и с аппетитом. Ему не приходило в голову подсчитывать калории — эта новомодная проблема, символ чуждой ему эпохи, не могла помешать ему любить мясо, картофель и овощи. Салаты он признавал, только если они были обильно заправлены майонезом, а яблочный пудинг заливал кремом и съедал сразу две порции. Ему ничего не стоило осушить бутылку хорошего кларета, а через некоторое время, после нескольких рюмок портвейна, он мог всерьез приняться за виски.
Диана, терзаемая страхом перед пищей, с которой у нее были слишком сложные отношения, поражалась его способности самозабвенно предаваться еде и питью и наслаждаться жизнью. Ее восхищало, как он, не опасаясь последствий, с аппетитом ел и, встав из-за стола сытый и довольный, вскоре за кофе без зазрения совести отправлял в рот несколько кусочков шоколада.
Быть может, хотя она даже не отдавала себе в этом отчета, ее восхищала в нем больше всего его нормальность, его свободное от призрачных наваждений жизнелюбие, его душевное здоровье. Ему не приходилось, как Диане, постоянно стыдливо думать о том, сколько, чего и когда съесть. Он вспоминал о пище, только когда естественное чувство голода заставляло его взглянуть на часы, чтобы узнать, долго ли ждать, скажем, ленча.
Диана получала какое-то странное удовольствие, отрезая ему большой кусок яблочного пирога, а себе уделяя крошечный ломтик, и испытывала облегчение, когда он щедро поливал свою порцию кремом, потому что это означало, что на ее долю останется немного. Как будто если кто-то уничтожал обильные порции, то тем самым избавлял ее от этой обязанности. Он словно принимал на себя запретные калории, а она оставалась невинной и свободной.
Разумеется, Джеймс ничего не подозревал о том, зловещем смысле, которые приобрела для нее всякая еда. Он мог заметить, что она мало ест, однако этим она не отличалась от большинства женщин. Ведь, в конце концов, за такую великолепную фигуру приходится расплачиваться. И к тому же ему не нравилось, когда женщины распускаются, не следят за собой. Это глупость и безрассудство.
Он и не догадывался, какого напряжения воли требует от нее сохранение невозмутимого вида. Он был очарован ее лицом и красотой. Она была восхитительна, неотразима. Сегодня никакие горести не омрачали ее чела. Диана была обворожительна и по- женски притягательна.
А Диана упивалась эффектом, который она произвела на Джеймса, и посылала ему многозначительные, манящие взгляды из-под ресниц и, словно задумываясь над его словами, откидывала голову, мягко, чувственно поглаживая обнаженную изящную шею. Джеймс глядел, завороженный ее царственным величием и доступностью.