Любовь в Буэнос-Айресе
Шрифт:
Ощущения Лео, когда он замечает, что взгляд Гладис прикован к его половому органу, горбом выпирающему под полотенцем
Пережиток прошлого: в древнем доме нет центрального отопления, и для купания младенца требуются особые приготовления. За час до купания разжигается керосиновая печь и запираются все окна и двери. Из зала доносятся приближающиеся шаги, дверь открывается, и входит медсестра, или няня, или молоденькая тетка. За нею, осторожно ступая и глядя прямо перед собой, входит мать с ребенком на руках. Другая медсестра, нянечка или еще одна молодая тетка, замыкающая процессию, закрывает за собою дверь. Мать останавливается, взор ее все так же вперен куда-то в пустоту. Одна из медсестер берет у нее из рук ребенка, раздевает его и усаживает в ванночку. Сама мать не может всего этого сделать: она слепа. Вторая сестра тем временем опускает руку в ванночку, чтобы проверить температуру воды, и кивает своей напарнице. Та скользит взглядом по взбитой белой пене, затем заканчивает раздевать ребенка, глядя при этом в другую сторону, и погружает его в воду по пухлые розовые плечики. Мать просит, чтобы ее подвели к ванночке и разрешили помыть ребенка. Сестры переглядываются и пытаются отговорить ее — мол, малыш вертится и может выскользнуть у нее из рук
Ощущения Лео, когда тот замечает, что взгляд Марии Эстер устремлен в том же направлении, куда смотрит Гладис
Мать настаивает на своем, заверяя медсестер, что будет все делать очень осторожно. Наконец, одна из сестер подводит ее к ванночке и дает ей в руку губку. Мать принимается с любовной нежностью мыть русую головку — мелкие кудри не в силах разгладить даже мыльная вода. Затем переходит к ручкам, нежным подмышкам, грудке, пупку... Одна из сестер убеждает ее, что младенец уже чист, в то время как другая пытается отобрать у нее губку. Но мать твердо намерена довести дело до конца, во что бы то ни стало, ибо в ушах ее звенит радостный смех ребенка, которому нравятся ласковые прикосновения материнских рук. Вдруг лицо слепой искажает гримаса ужаса и отвращения — и сестрам приходится смириться с фактом, что непоправимое все же свершилось. Одна из них вынимает младенца из ванночки и сажает на приготовленное заранее полотенце, стараясь не смотреть на теперь уже очевидное его уродство. Ребенок действительно урод: его мошонка, густо заросшая темными волосами, переходит в половые органы зрелого мужчины — и с покрасневшего члена, смешиваясь с белой пеной, текут густые капли спермы.
Ощущения, испытанные Лео, когда Мария Эстер, под влиянием смутного побуждения как-то разрядить обстановку, вдруг запускает руку под обмотанное им вокруг пояса полотенце и, со словами «Что это у тебя там — птичка?», берет его за член
Прославленная скульптура: идеал грации и изящества, к которому стремилось искусство IV века до нашей эры, воплотился прежде всего в греческих статуях. Красота с легкой примесью меланхолии, запечатленная в божественных творениях Праксителя. Свет скользит по поверхности тел: Пракситель отдавал предпочтение мрамору за его свойства реагировать на освещение. Среди руин Олимпии был найден почти неповрежденным один из его шедевров — статуя Гермеса. Бога, который изначально служил символом плодородия, затем, став обитателем Олимпа, превратился в посланца богов и позже, в римской мифологии, получил имя Меркурия. Изваяние, выполненное Праксителем, отличает красота настолько совершенная, что место ее уже где-то на границе между реальностью и мечтой: лепка утонченная и болезненная. Лицо Гермеса выражает некое, едва уловимое дремотное колебание между абсолютной отрешенностью и раздумьем. В произведениях Праксителя вообще, а особенно в этом, ощущается дух, отличный от суровых норм, характеризовавших расцвет греческой цивилизации. Пропорции Гермеса безукоризненны, и статуя почти не пострадала от времени: отсутствуют лишь правая рука и член божества. Однако размеры тестикулов и густота волос на лобке Гермеса позволяют заключить, что Пракситель не был последователем норм, разработанных его предшественниками (согласно которым уменьшенное изображение мужских гениталий считалось признаком хорошего тона) и потому снабдил своего бога половым органом могучего вида. Впрочем, нынешняя ущербность скульптуры оставляет все эти рассуждения на уровне предположений.
Ощущения, испытываемые Лео, когда он ощущает, как его член, который все еще находится в руке Марии Эстер, начинает медленно возбуждаться
Знаменитый шедевр живописи: папа Сикстус IV повелел воздвигнуть в Ватикане часовню, стены которой позже расписал фресками Микеланджело. На одной из центральных картин росписи — «Страшный суд» — изображено четыреста человеческих фигур. Верхнюю же половину целиком занимает царство небесное, с Христом-судией в центре и Девой Марией подле него. Под ними — души избранных, устремляющиеся к небу; еще ниже, слева — грешники, влекомые в преисподнюю, в центре — поднимающие мертвых из могил ангелы, а справа — лодка Хирона. В группе, окружающей Христа и Богородицу, выделяется святой Севастиан: он сжимает в руке пучок стрел. Этой деталью художник хотел подчеркнуть, что тот принадлежал к римскому войску, возглавляя личную гвардию жестокого императора Диоклетиана. Да и физически он кажется сильнее большинства персонажей фрески: массивный, почти квадратный торс, крупные руки и ноги. Даже жест, в котором застыли его руки, выражает силу и решимость. Лицо же его, напротив, отличает благородная чувствительность, волосы кудрявыми волнами ниспадают на плечи. Край драпировки прикрывает ему пах, однако принимает при этом форму скрываемого под ним органа, который, судя по очертаниям, значительно превосходит размерами аналогичные органы других изображенных художником мужских фигур. Святой Севастиан предстает одной из самых прекрасных, мощных и благородных фигур в сцене Страшного суда — нарисованный в сдержанной гамме охряных оттенков среди пестроты прочих многоцветных персонажей, на фоне прозрачно-голубого неба.
Ощущения Лео в тот момент, как Мария Эстер выпускает из рук его член, уже напрягшийся, не скрываемый, но обрамленный складками полотенца
Представление прославленной оперы: злобный карлик находит в лесной пещере новорожденного младенца и решает, что это тот самый грядущий мститель за человечество, о пришествии которого возвещали птицы в лесу. Зигфрид растет среди лесной чащи, учась у карлика боевому искусству. Тот выковывает для своего воспитанника непобедимый меч, призванный поразить дракона, который охраняет сокровище богов. Однажды, любуясь юным героем, одаренным сверхчеловеческой силой, его наставник осознает, что решающий день настал. В самом дремучем конце леса спрятано логово дракона, мрачная пещера. Карлик предупреждает Зигфрида о кровожадности чудовища и смертельном страхе, который внушает один его вид. В ответ юноша спрашивает, что такое «страх». При встрече с драконом ты это узнаешь, отвечает тот. Однако Зигфрид пропускает мимо ушей рассуждения карлика и велит, чтобы тот оставил его одного. Затем укладывается отдохнуть под кущей дерев, в мертвой лесной тиши. Юноша чувствует на сердце тоску, не понимая, отчего, — как непонятно ему и значение слова «одиночество». Не знавший своих родителей, он пытается представить себе их лица. Лесные птахи, сжалившись над грустящим, начинают щебетать песни, чтобы развеселить его. Зигфрид решает присоединиться к их музыке и делает себе из тростника флейту — однако звуки
Ощущения Лео при виде улыбки на губах Марии Эстер
Из песни жаворонка Зигфрид узнает, что среди сокровищ, охранявшихся драконом, есть волшебное кольцо. Герой находит его, надевает на палец и зовет карлика, желая показать тому сокровище, — однако птицы предупреждают его, что тот лелеет предательские планы и попытается отравить Зигфрида. Юноша отказывается этому верить, но когда бывший его наставник приближается к нему, предлагая якобы освежающий напиток — ему становится очевиден смысл этого коварного жеста и завистливых славословий карлика. В кубке скрывается яд, с помощью которого гном думает умертвить его и завладеть сокровищем. Все еще не в силах поверить в подобную низость, Зигфрид отворачивается, чтобы не видеть этой подлости, но невольно видит отражение искаженного ненавистью лица карлика на блестящей поверхности своего меча — и, внезапно обернувшись, одним ударом поражает изменника. Лесные звери встречают этот поступок восторженным ревом. Птицы заливаются щебетом. Герой стоит в центре сцены, залитый светом самых мощных прожекторов оперного театра, затем на глазах у ошеломленных зрителей срывает с себя покрывающую его львиную шкуру и остается нагишом. Величественная музыка Вагнера заглушает восхищенные ахи и возмущенный ропот лож. Зигфрид намеревается искупаться в крови дракона и обрести неуязвимость.
Ощущения, испытываемые Лео, когда он поднимает руку и гладит щеку Марии Эстер
Шепот леса так нежен. Он вновь навевает на героя грусть. Зигфрид спрашивает птиц о своих родителях. Те отвечают, что отец и мать его мертвы, однако есть другое существо, которое ждет его: девушка, спящая на вершине горы, в окружении высоких языков пламени. Лишь мужчине, не ведающему страху, под силу вызволить ее оттуда. Зигфрид не понимает, о чем они щебечут — ведь он никогда еще не видел женщин. Одна из птах, слетев с гнезда, описывает в воздухе круг и говорит герою, что будет указывать ему путь. Но просит, чтобы тот прикрыл свою наготу: ибо подчеркнуто, кричаще выпирающее в нем мужское начало может испугать дочь богов. Пичуга летит вперед, ища дорогу в лесной чаще, а Зигфрид, окрыленный предчувствием счастья, следует за ней.
Ощущения Лео после того, как он кладет револьвер на кровать, к ногам Гладис
Ночь сотрясает буря, огненное кольцо угрожающе трещит и пышет жаром, однако Зигфрид, защитив себя найденным среди сокровищ дракона шлемом, проходит сквозь огонь невредимым. С высоты скалы, куда он взобрался, герой созерцает неизвестное ему спящее существо, которое скрыто от глаз воинским плащом. Затем приближается и срывает плащ. Взору его предстает обнаженное тело, отличное от его собственного. Наконец-то ему открывается, что такое женщина. Юношу охватывает совершенно неведомое ему прежде чувство, порождая в нем дрожь. Благодаря женщине он впервые сумел изведать страх. От вида спящей женщины! Он обращается к ней, спрашивая, как ее зовут, — однако та погружена в крепкий сон. Ее белоснежная, нежная кожа напоминает ему изысканные ночные цветы под блеском луны, к которым следует прикасаться очень осторожно, чтобы они не облетели. Он, чуть дыша, прикасается к ней — и тут замечает ее уста, розовые, как спелый плод. Желая отведать их вкус, он склоняется и припадает к ним своими губами. Ее губы оказываются приятными на прикосновение, но безвкусными. Чтобы лучше разобрать их вкус, юноша запускает внутрь язык — и тогда девушка, очнувшись от летаргического сна, который наслан был на нее божественным велением, приподнимается и оглядывается, заново узнавая мир. Непобедимый герой вернул ее к жизни.
Ощущения, испытываемые Лео при взгляде на Гладис, когда он разматывает и снимает прикрывавшее его полотенце
Зигфрид, повинуясь слепому импульсу, пытается обнять очнувшуюся красавицу, но та уворачивается: ведь она богиня, и ни один смертный еще не смел прикоснуться к ней. Девушка не сознает, что поцелуй Зигфрида превратил ее в обычную женщину. Видя, как она срывается с места и бежит в огненном кольце, он, пораженный ее грацией и красотой, воспламеняется и решает освободиться от львиной шкуры, чтобы отсветы пламени осветили два столь разных и столь прекрасных тела. У публики в зале перехватывает дыхание. Вид обнаженного мужского тела путает девушку, и она, легкая и быстрая как газель, хочет скрыться прочь. Но герой успевает задержать ее, целует и, чтобы крепче прижать к себе, вводит свою плоть в ее нежно-белое тело. Девушка стремится вырваться — но поздно. Публика, оскорбленная подобным непристойным зрелищем, поднимается и намеревается покинуть театр, однако Зигфрид не дает ей такой возможности: выходы из зала исчезли, и оперный театр незаметно трансформировался в какое-то иное сооружение, откуда нельзя выйти. Теперь это больше всего похоже на гигантский цирк шапито.
Ощущения Лео, когда он протягивает руку к лампе и свет ее заливает их троих
Теперь все те же двое актеров раскачиваются на трапециях, точно обретя крылья, и с любопытством глядят наверх, гадая, действительно ли там, в верхней точке шатра, так холодно, как представляется воображению.
Так они продолжают раскачиваться некоторое время, описывая время от времени смелые сальто на своих опорах. Наконец, он перелетает на другую, самую высокую трапецию и знаком велит партнерше присоединиться к нему. Она боится, он настаивает. Она набирается храбрости и бросается в пустоту — в то мгновение, как он должен подхватить ее на лету, точно рассчитав момент и подогнав свою трапецию к точке пересечения с ее траекторией. Затем вместе, еще раскачавшись, они взмоют ввысь, куда едва достает глаз, чтобы, описав пируэт в воздухе, дотронуться до шероховатой, прохладной парусины под куполом самого большого цирка в мире. Однако цена этого безрассудства может оказаться чрезмерно высокой, так как сетка, обычно предохраняющая воздушных гимнастов от падения, снята и сорвавшийся с такой высоты поплатится жизнью.